Шилов прискакал через час и выглядел встревоженным, даже напуганным, а меня не оставляла мысль о том, что между нами стоит нерешенное дело о блондинке в верблюжьем пальто! По этой причине я была немногословна во время нашего краткого свидания. Александр дал медсестре строжайшие указания насчет «спецзащиты», поэтому мужа пропустили ко мне лишь в марлевой повязке, пропитанной специальным раствором, который, как надеялся вирусолог, предотвратит возможность заражения. Сейчас моей главной проблемой стало выживание, поэтому предполагаемая измена Олега отодвинулась на второй план. Как некогда сказала Скарлетт О’Хара, я подумаю об этом завтра, то есть тогда, когда буду точно уверена в своем будущем. Сына и маму я вообще отказалась принимать, потому что страшно боялась за них. К вечеру Шурик притащил в палату телевизор, и я получила возможность хоть как-то развлекаться. Я старалась не смотреть никаких серьезных передач, но и в «несерьезные» слишком часто вклинивались новости, и мне приходилось слушать о том, как по городу распространяется эпидемия. К счастью, умирали далеко не все, но все же слишком многие, и это не вселяло оптимизма.

– Не берите в голову! – приказным тоном сказал пришедший проведать меня Шурик, заметив выражение моей физиономии и увидев, что именно я смотрю. – Журналюги всегда раздувают из мухи слона…

– Как там профессор?

Я тут же пожалела о том, что спросила, потому что Шурик изменился в лице и отвел взгляд. Это длилось всего мгновение, но достаточно, чтобы я поняла, как плохи дела.

– Он в реанимации, – подтвердил мое предположение Карелин. – Но это не должно вас беспокоить: проблема в алкогольной зависимости. У отца развилась эмпиема, а у пьющих она протекает гораздо…

– Что ты сказал? – переспросила я, когда неожиданно вырвавшееся слово резануло мне слух.

– Я сказал, что не нужно…

– Нет-нет, не пытайся меня надуть, Шурик! – замахала я руками. – Что ты имел в виду, когда сказал «у отца»?

– Ну, хорошо… Рыжов – мой отец, и что?

– Да ничего, просто… Зачем надо было это скрывать?

– Чтобы никто не говорил о непотизме, к примеру, – сказал Шурик, присаживаясь на край моей койки. Его плечи опустились, и я поняла, что парень, несмотря на понятное беспокойство и страх, испытывает облегчение оттого, что пришлось рассказать правду.

– Кто еще в курсе? – спросила я.

– Здесь – никто.

– И Лицкявичус?

– Даже он.

– Но, погоди, как такое возможно – не знать о ребенке собственного приятеля?

– Рыжов мне не родной отец, – тихо ответил Александр, не глядя на меня. – Я стал его сыном в восемь лет, и он решил не менять мою фамилию, предпочтя не афишировать наше родство. Потом, когда я избрал ту же профессию, это всегда играло нам на руку: по крайней мере никто не обвинял его в том, что он продвигает собственного отпрыска!

– Ты – вундеркинд, кто стал бы выдвигать подобные обвинения?!

– Люди разные бывают…

Ну и дела! На этом фоне мои собственные неприятности стали казаться менее значительными. Неожиданная откровенность Шурика Карелина подействовала на меня успокаивающе, словно между мной и ним установилась незримая связь.

– Теперь тебе придется убить меня? – спросила я полушутя-полусерьезно.

– Чего?

– Ну, я узнала твой самый страшный секрет…

– В вашем случае все гораздо проще: можно пустить все на самотек, и даже руки марать не придется… Простите, неудачная шутка, да?

– Знаешь, а ведь Рыжов… в смысле твой отец не производил на меня впечатления человека, способного взять ребенка из детского дома!

– Он и не планировал – так вышло.

– Что значит – «так вышло»? Такие решения принимаются самим человеком, а не спускаются свыше!

– В нашем случае, полагаю, было именно так.

Шурик замолчал, но, видя, что я жду продолжения, вновь заговорил:

– Все из-за бабы Маруси… Его матери. Она работала нянечкой в нашем детском доме и, как бы это поточнее выразиться, принимала участие в моей судьбе. Она не могла сделать многого, но никто никогда не делал для меня ничего. Баба Маруся подкармливала меня, как могла, ведь я был очень худым, потому что быстро рос, а еда в детском доме… Она разговаривала со мной – единственная из взрослых, кто по-настоящему обращал на меня внимание. То есть воспитатели и учителя, конечно, тоже говорили с нами, но это в основном были «душеспасительные» беседы о плохом поведении, о неудовлетворительной учебе и о том, как им с нами всеми тяжело. Баба Маруся спрашивала, чего хочу я. Там мы все были обезличены, как будто не каждый ребенок в отдельности, а некое сообщество детей, объединенных единой проблемой – отсутствием родителей и настоящего дома. Нам не полагалось иметь собственное мнение – у нас вообще не было ничего своего.

– К вам плохо относились? – спросила я, тронутая словами Шурика. Я считала парня высокомерным и бездушным только потому, что он время от времени бросал желчные реплики. Теперь выясняется, что у него имелись причины вести себя определенным образом, и мне стало его жалко. Я представила себе Дэна – как сложилась бы его судьба, если бы меня и мамы не оказалось рядом. Мой сын рос в атмосфере любви, а вот Саше Карелину не повезло. У него имелись все предпосылки вырасти жестоким отморозком или по меньшей мере никчемным человеком, и все же он стал врачом и ученым, который, как бы высокопарно это ни звучало, делает мир лучше. Многие усмотрели бы в таком исходе исключительно заслугу Рыжова, но я уверена, что генетическая предрасположенность играет огромную роль, как и воля самого человека. Воспитание важно, но разве мало известно благополучных семей, из которых выходили отвратительнейшие типы, когда-то – счастливые и обласканные дети?

– Нет, я бы так не сказал, – ответил Александр на мой вопрос. – К нам относились… терпимо. Не били, не истязали, но ни у одного из нас не было будущего, понимаете? Задача государства в отношении таких детей заключается в том, чтобы дорастить их до определенного возраста и избавиться, выбросив в жизнь, к которой они совершенно не подготовлены. Я знал, что придется пойти в ремесленное училище и стать маляром-штукатуром или плиточником – ни на что большее я рассчитывать просто не имел права. Никого не интересовало, лежит ли у меня к этому душа: я являлся обузой для общества, как и любой брошенный ребенок, вынужденный жить за счет государства. Баба Маруся всегда говорила, что я смогу стать тем, кем захочу. Она первая сказала, что я умный, и я ей поверил. Она была не шибко грамотной, но именно благодаря ей я понял, что должен бороться за свою жизнь, за то, какой она будет…

– Что стало с бабой Марусей?

– Она умерла. От инфаркта.

– Мне так жаль…

– Ничего не поделаешь – ей было за восемьдесят! А потом оказалось, что баба Маруся – мать Рыжова. Не представляю, как он узнал о моем существовании – я ведь понятия не имел, что у нее есть сын…