Он подумал о том, что может пережить их всех, и тут жеустыдился этой мысли. К тому же она казалась невероятной. Боль в ногах могластать в два, в три раза сильнее, а она и сейчас временами была невыносима. Ихуже боли в ногах была сама смерть, запах разложения, засевший у него вноздрях. Под эти мысли он снова задремал, и на этот раз ему привиделась Джен.Он на какое-то время совсем забыл о ней и теперь терпеливо выстраивал в полуснеее образ. Ее маленькие ноги — толстоватые, но очень привлекательные, с тонкимиикрами и полными крестьянскими бедрами. Стройная талия, круглые, гордовздернутые груди. Мягкие черты ее лица. Ее длинные светлые волосы.

“Волосы шлюхи", — подумал он. Как-то он сказал ей это,просто вырвалось, и он думал, что она рассердится, но она промолчала. Он думал,что, может быть, ей это даже польстило… На этот раз его разбудила нарастающаятяжесть в кишечнике. На часах был час ночи. Он молча взмолился, чтобы Богпозволил ему не делать этого на глазах у толпы. "О Господи, сжалься, я дамтебе половину всего, что имею, только даруй мне запор. О Го…”

Кишечник сдавило опять, на этот раз сильнее. Может быть, этосвидетельствовало о сохраняющемся здоровье его тела, но его это не оченьутешало. Он шел, пока не вышел на сравнительно малолюдный участок; там он,спеша, расстегнул ремень, спустил штаны и присел, прикрывая рукой гениталии.Мускулы ног протестующе взвыли, и вместе с болью он исторг содержимое прямойкишки.

— Предупреждение! Предупреждение 47-му!

— Джон! Эй, Джонни, посмотри на этого беднягу!

Он наполовину видел, наполовину воображал уставленные в негопальцы.

Замигали вспышки, и Гэррети отвернулся. Это было самымхудшим из всего, что с ним случилось. Самым худшим.

— Я видела! — возбужденный девичий голос. — Я видела егоштуку!

Бейкер прошел мимо, не глядя на него.

Потом, с кряхтением, он привстал и пошел, застегивая на ходуштаны, оставив часть себя дымиться позади в темноте под вожделеющими взглядамитолпы: "Возьми это! заверни в свой плащ! дерьмо человека, которого черездвадцать минут застрелили. Я говорил тебе, Бесси, что нам достанется нечтоособенное!”

Он догнал Макфриса и пошел рядом с ним.

— Хорошо? — спросил Макфрис.

— Еще бы. Только вот я забыл кое-что дома.

— Что?

— Туалетную бумагу.

Макфрис усмехнулся:

— Моя бабка в таких случаях говорила: «Шевели задницей —само высохнет».

Гэррети взорвался смехом — здоровым, без всякой истерики.Ему и правда было легче. Как бы там ни повернулись дела, через это пройти емубольше не придется.

— Ну вот, у тебя получилось, — сказал Бейкер, сбавляя шаг. —Да что это вас так удивляет? — Гэррети не мог сдержать изумления. — А то, чтоэто не так уж просто перед мордами у этих обезьян, — без улыбки сказал Бейкер.— Знаешь, я тут слышал кое-что. Правда, не очень-то поверил.

— Что?

— Помнишь Джо и Майка? Ребят в кожаных куртках? Так вот, ониэти индейцы. Скрамм пытался об этом сказать, но никто его не понял. Говорят,что они братья.

— Не может быть! — воскликнул Гэррети.

— Я сходил вперед и посмотрел на них. И черт меня побери,если они не выглядят, как братья!

— Это запрещено, — сердито сказал Макфрис. — Их родные,должно быть, обили все пороги в Эскадроне.

— Ты знал когда-нибудь индейцев? — спросил Бейкер.

— Только деревянных, а что?

— У нас возле города была резервация семинолов. Это странныелюди. Они не думают, как мы, об «ответственности» и всяких таких вещах. Ониочень гордые. И бедные. С хопи я не знаком, но, думаю, они похожи на семинолов.И они знают, что такое смерть.

— Теперь мы все это знаем, — заметил Макфрис.

— Они из Нью-Мексико, — сказал Бейкер.

— Ну и черт с ними, — подвел итог Макфрис, и Гэррети былсклонен согласиться с ним.

Разговоры скоро замерли из-за поразительного однообразияпути. На шоссе уже не было резких подъемов и крутых спусков, и идущие дремалина ходу, забывая хоть на время о том страшном, что ждало их впереди. Маленькиегруппки разбивались на острова по одному, два, три человека.

Толпа не знала усталости. Она кричала что-то единым хриплымкриком и махала нечитаемыми плакатами. Имя Гэррети повторялось постоянно,изредка всплывали имена Барковича, Пирсона, Уаймэна. Прочие упоминались редко имоментально уходили, как хлопья снега, проносящиеся перед телеэкраном. Ракетывзлетали и рассыпались искрами. Их свет выхватывал из толпы причудливыефрагменты. Женщина прижимала к объемистой груди клетку с большой нахохлившейсявороной. Ученики колледжа выстроили живую пирамиду.

Беззубый, с впалыми щеками старик в костюме дяди Сэмапотрясал плакатом:

“Отберем Панамский канал у красных ниггеров!" Но вцелом толпа была такой же скучной и однообразной, как дорога.

Гэррети опять задремал, и во сне низкий голос спрашивал егоснова и снова: «Ты понял? Ты понял? Ты понял?» Он не знал, чей это голос —Стеббинса или Майора.

“Шел я по дороге, на дороге грязь.

Снял с ноги ботинок, а в ботинке кровь.

Кому водить?”

Детская считалка

Как-то они дошли до девяти утра.

Рэй Гэррети запрокинул голову и полил себе на лицо водой изфляжки.

Холодная вода немного отогнала сон.

Он вновь оглядел своих спутников. Макфрис уже порядочнооброс щетиной, черной, как его волосы. Колли Паркер осунулся, но выглядел ещекрепким.

Бейкер казался призраком. Скрамм кашлял глубоким,громыхающим кашлем, знакомым Гэррети с детства — в пять лет он болелпневмонией.

Ночь прошла в сонном мельтешений дорожных знаков. Бангор.

Хэмпден.

Уинтерпорт. Солдаты убили только двоих.

Теперь день разгорался снова. Идущие шутили насчет своихбород… Но ни в коем случае насчет ног. Гэррети натер на правой ноге несколькомаленьких мозолей, но толстый носок смягчал боль. Они только что миновали знак:«Огаста 48 Портленд 777».

— Это дальше, чем ты говорил, — сообщил Пирсон. Его волосыбезжизненно свисали на измученное лицо.

— Я не дорожная карта, — сказал Гэррети.

— Но… Ты же отсюда.

— Плевать.