— Так ты можешь совершить чудо? — спросил Джафар.

— Ты сомневаешься в силе Мухаммада?

— Ну так сделай что-нибудь прямо сейчас.

— Не откажусь. Поднимись на вершину этого минарета вон по той наружной лестнице. И прыгай вниз не раздумывая. Когда ты окажешься на земле, даже если ты разобьешься на тысячу частей, я одним словом поставлю тебя на ноги, и ты станешь еще здоровее и крепче, чем теперь.

— Ну нет, — молвил Джафар, удаляясь, — лучше я поверю тебе безо всяких доказательств.

Визирь поведал о своем разговоре халифу.

— Так дело не пойдет, — сказал Харун. — Без проверки ничего не узнаешь.

— Если кто-то желает проверить, — отвечал Джафар, — милости прошу: минарет и этот якобы пророк рядом. Я уступлю сей опыт любому и в обиде не буду.

В эту минуту их беседу прервали двое больных. Первый заявил, что он не кто иной, как повелитель правоверных, и предложил Харуну место визиря. Затем он захотел сорвать с халифа платье дервиша и нарядить в великолепный халат — в старую рваную тряпку, которая к тому же была грязной и вшивой. Второй, протягивая корзину, полную ореховых скорлупок, предлагал купить у него сладости.

Эти маленькие сценки никак не отвечали намерениям государя. Оба его спутника выполнили уговор, теперь настал его черед зайти в какую-нибудь каморку и поговорить с глазу на глаз с ее обитателем.

Он выбрал ту, что на первый взгляд была и больше других, и лучше обставлена. Там на софе с Кораном в руках сидел молодой человек приятной наружности. Он казался очень печальным и задумчивым.

Халиф подошел поближе, поздоровался с юношей и обратился к нему тем ласковым и дружелюбным тоном, который позволителен всякому дервишу.

— Прекрасный юноша, — спросил он, — по какой причине ты, с виду столь рассудительный, находишься среди умалишенных?

Услышав этот вопрос, молодой человек захлопнул книгу и смиренно взглянул на дервиша.

— Не все мои поступки были разумными, я допустил страшную ошибку, за которую сегодня расплачиваюсь.

— Не мог бы я, — попросил Харун, — услышать твою историю? Кажется, ты вполне в состоянии ее поведать.

— Благочестивый дервиш, — отвечал юноша, — будь ты халифом, я потребовал бы, чтобы ты сел и выслушал меня. Каждый день я молю Аллаха послать мне нашего справедливого царя, ибо никто, кроме него, мне не поможет. Перед тобой — жертва великого визиря Джафара. Это по его приказу меня заперли здесь, и все сочли его решение обоснованным. Могу лишь добавить, что теперь уже нет причины, чтобы держать меня взаперти, и, если бы не вера, которая поддерживает меня, я не вынес бы ужаса моего горестного положения.

Удивлению халифа не было границ, ибо он никак не ожидал услышать столь связную и разумную речь. Он подозвал Джафара и Месрура и передал им слова юноши. Великий визирь всмотрелся в лицо молодого человека и заверил халифа, что понятия не имеет, кто этот юноша и что с ним приключилось.

Любопытство царя разгорелось с такой силой, что он не удержался и без спроса вошел в каморку так, как это делают обыкновенно все дервиши. Он сел рядом с предполагаемой жертвой визиря Джафара и сказал:

— Бедный юноша, знай, что таким, как я, многое дозволяется. Мы имеем право обратиться к кому угодно и сказать всю правду. Повелитель правоверных привечает нас, как никто другой, я смогу услужить тебе. Положись на меня и доверься, я умею хранить тайны и сочувствовать чужому горю.

Молодой человек вздохнул, задумался на мгновенье, а затем, уронив несколько слезинок, начал свой рассказ такими словами:

— Имя мое Галешальбе, и отец мой — глава всех багдадских купцов. Однажды вечером он пригласил на ужин самых крупных торговцев города, и каждый из них привел с собой своего старшего сына. Когда обильная и веселая трапеза подошла к концу, гости стали рассказывать о планах на будущее своих детей… Один собирался отправить сына в свою заморскую лавку, другой доверял первенцу сопроводить корабль с товарами, третий — выделял часть своей торговли, словом, все мои ровесники извлекали пользу из отцовского дела и становились на ноги. Обсудив всё в подробностях, гости разошлись… Оставшись вдвоем с отцом, я указал ему на то, что, будучи сыном первого в Багдаде купца, я один остаюсь без места и занятия. Отец признал справедливость моих слов и предложил мне открыть лавку в любом квартале, на выбор… Предложение его отвечало и склонности моей к торговле, и стремлению к самостоятельности. Я согласился и уже на следующий день стал владельцем богатого собрания прекраснейших персидских и индийских тканей. Мне дали также опытных в купеческом деле слуг, которые помогали мне во всем и поддерживали… Днем меня окружали самые знатные люди Багдада, ибо я получил возможность знакомиться с ними, стоя за прилавком, а вечером я возвращался в дом отца. Ткани хорошо продавались, жизнь моя стала деятельной и разнообразной, и она мне нравилась. Отец часто наведывался в мою лавку и с удовольствием убеждался, что у меня нет недостатка ни в случайных, ни в постоянных покупателях и покупательницах. Получая редкий товар из-за границы, он тут же присылал его мне: такое указание получил его собственный управляющий… Однажды, когда меня окружала целая толпа посетителей, в лавку вошли две богато одетые незнакомки. Все прочие вежливо откланялись, и одна из женщин приоткрыла вуаль так, что я смог увидеть ее лицо, красота которого меня ослепила… Обе покупательницы присели на софу, попросили показать им лучший товар и выбрали тканей на три тысячи динариев{126}. На этой сделке я получал пятьсот динариев прибыли. Ткани сложили, и госпожа, что казалась мне хозяйкой, приказала слугам унести их. Я, можно сказать, уже протянул руку, чтобы получить плату, как вдруг услышал:

«Галешальбе, — молвила красавица госпожа, — у меня с собой нет денег, но не волнуйся, через несколько дней я снова приду и отдам тебе долг. Я намерена купить еще много разных тканей».

Тут вмешалась ее спутница.

«Госпожа, — сказала она, — ты говоришь с сыном главы всей багдадской торговли, человека состоятельного, чьи достоинства ценит сам халиф. Неужели ты сомневаешься, что он не почтет за честь отпустить товар в долг такой знатной особе, как ты!»

Слова прислужницы, впечатление, которое произвели на меня благодаря приспущенному покрывалу прекрасные глаза ее хозяйки, и моя природная застенчивость привели к тому, что я не только не потребовал плату, но