закончу настоящим гимном феминистской материальной культуре. Его автор — австралийская феминистка Дени Фуллер — рассказывает о «женской» эмблеме:

Мы делали этот символ из бумаги, жести, ситца, изображали краской, в ход шли древесина, аппликация, стразы, серебро, картон, лен, шерсть, холст, деним, мел, фломастеры, маркеры, фарфор, батик, витраж, тату, волокно, глина, хрусталь, песок, бисер, блестки и жевательная резинка. Мы размахивали им, таскали на себе, рисовали, наносили его по трафарету, ламинировали и вышивали, помещали его на серьгах, подвесках и кольцах. Мы видели в кулаке знак решимости. И соединяли их по два: это обозначало сексуальность и солидарность. Мы в невообразимых количествах изготавливали его на кухнях и задних дворах, оклеивали им фонарные столбы и стены магазинов, рассылали по почте и раздавали на улицах. Мы любили его, а он любил нас[182].

Глава 5. Облик

После масштабного Марша женщин, прошедшего в Вашингтоне и в других городах США в 2017 году, феминисток стало легко опознать по розовой вязаной шапке с двумя углами, напоминающими кошачьи уши (или вульву). Этот головной убор, который сначала на самом марше, а после и по всему миру надели тысячи женщин и небинарных людей, стал визуальным утверждением массового протеста. Изготовление этого головного убора вручную продолжает долгую историю женского рукоделия, а название (pussy hat) оспаривает и дестигматизирует получившее широкую известность во время предвыборной кампании замечание Дональда Трампа насчет «хватания за киску». При этом мода уже давно стала особенно провокационной, вызывающей споры сферой феминистских «вещей». Женское тело физически и символически травмировалось и сковывалось костюмом, смысл которого был в том, чтобы обездвижить его, доставить удовольствие мужчинам, подчеркнуть женские половые признаки или продемонстрировать скромность и непорочность. Начиная с реформы женского костюма и заканчивая нынешними розовыми шапками одежда использовалась как поле феминистского вызова и провокации.

Когда я играла с мальчишками в Брайант-парке, хотя ты говорила, что это грубо и неженственно, — это был феминизм. Когда я снимала вуаль или перчатки всякий раз, когда ты отворачивалась, или когда я два дня просидела в своей комнате, но так и не надела корсет — это был феминизм. Когда я отправлялась в гости ездить верхом или ходить под парусом — это был феминизм. Когда я, несмотря на твои возражения, отправилась в колледж — это был феминизм. Когда я вопреки упрекам в том, что я эгоистка, привыкла к постоянной работе — это был феминизм. Когда я, вопреки возражениям, что я недостаточно эгоистична, родила ребенка, захотев этого, — это был феминизм[183].

Именно так, согласно воспоминаниям американского этнографа и антрополога Элси Клюс Парсонс (1875–1941), она ответила на мучительный вопрос матери о том, что такое феминизм. Среди актов неповиновения Парсонс — наряду с получением образования, обретением значимой работы и репродуктивной свободой — юношеский протест против корсета, перчаток и вуали занимает центральное место. Образ женщины в брюках, женщины, не носящей шляпу или бюстгальтер, давно занял главное место среди визуальных образов феминисток.

Такие фигуры, как французская писательница Жорж Санд (1804–1876), приобрели скандальную известность тем, что носили мужской костюм, полагая это еще и экономически выгодным и практичным. С 1800 года парижанкам приходилось обращаться в полицию за разрешением носить мужскую одежду, и сам запрет делал выбор писательницы провокативным, бунтарским. Жорж Санд отказалась обращаться за полицейским разрешением и за такого рода переодевание подвергалась осмеянию. Виктор Гюго язвительно заметил: «Жорж Санд не может определить, мужчина она или женщина. Я очень уважаю всех своих коллег, но не мне решать, сестра она мне или брат»[184].

Для Элси Парсонс курение сигарет явилось не только вызовом традиции, но и актом потребления с наглядной демонстрацией того, каково это — быть феминисткой и выглядеть как феминистка. Жорж Санд сочетала курение (в ее случае — сигар и кальяна) с бунтом против женского платья. В XX веке Парсонс также сталкивалась с враждебностью. В ее «Дневнике феминистки» (Journal of a Feminist), написанном еще в 1910-х годах, но напечатанном только в 1994-м, описаны ее настойчивые попытки закурить в американских ресторанах, на вокзалах и в вагонах. Во многих случаях Парсонс это запрещали, но она тем не менее выяснила, что ей, белой женщине с высшим образованием, многое позволено.

Собирая на юго-западе США фольклор коренных американцев, Парсонс могла курить и носить брюки. Антропологические наблюдения позволили ей взглянуть на общественные условности как на преходящие и навязанные извне. Она смело распространила это воззрение и на гендер: «Утром я могу, например, почувствовать себя мужчиной; так позвольте мне поступать как он. Днем я могу чувствовать как женщина; позвольте мне поступать как она. В полдень или полночь я могу ощутить себя бесполой, поэтому позвольте мне поступать бесполо». Конечно, «открытие» в XXI веке гендерной изменчивости (gender fluidity) имеет на деле большую историю, даже если термин «трансгендерный человек» появился относительно недавно.

В этой главе мы рассмотрим роль моды и тела в феминистской деятельности. Скандалы в XXI веке по поводу покрывал и буркини, а также навязчивого внимания СМИ к одежде общественных деятелей вроде Хиллари Клинтон напоминают о центральном месте костюма в определении места женщин в обществе. Желание выглядеть иначе таит в себе революционный потенциал. Помимо нарушения правил, связанных с ношением одежды, феминистки обсуждали, для чьего взгляда эта одежда предназначается. В 1970-х годах активистки выделили «мужской взгляд» (male gaze) как главную репрессивную черту искусства, культуры и общественной жизни и разработали собственные практики провокативного зрения. В 1986 году Чандра Талпаде Моханти развила эту концепцию. Ее эссе «Под западным взглядом» (Under Western Eyes) продемонстрировало пример убедительной критики западного феминизма, не сумевшего отреагировать на неравенство, с которым сталкиваются женщины в странах третьего мира[185]. Таким образом, идея облика многообразна и затрагивает некоторые из важнейших элементов феминистского мышления и практик.

Начнем с формирования в конце XIX века образа «новой женщины». Она самостоятельна и решительна, и поиски себя выводят ее за пределы семейной сферы — в сферы рабочего пространства, улицы и законодательного собрания. Хрестоматийный образ женщины с короткими волосами и твердым характером стал известен всему миру, когда женщины — англичанки, японки, китаянки, новозеландки, русские и так далее — принялись осваивать «современный» образ жизни. Имидж «новой женщины» тесно связан с реформой костюма и борьбой с предрассудками относительно того, как распоряжаться своим телом, своими волосами. Мы также рассмотрим, как активистки движения за освобождение женщин в 1970–80-х годах выработали «феминистский образ», смысловая подоплека которого состоит в том,