Долго мы потом удивлялись. Ну, мы-то понятно, нам некуда уже уходить с отчей земли, и мы защищаем её до последнего. А они все чего? Ведь они же захватчики. У них же должны быть другие мотивы. Главное для оккупантов — выжить в ходе войны и дождаться делёжки добычи.

Кроме того, одно дело — драться стенка на стенку, когда рядом ты чувствуешь локоть товарища. Совсем другой коленкор — забраться в гущу врага и погибнуть, словно японский пилот-камикадзе. Но тех, в крайней мере, специально для того выбирают и долго воспитывают особенным образом. А где фашисты набрали шестнадцать таких добровольцев, готовых пойти на верную смерть?

Слепая любовь к великому Гитлеру? Германия превыше всего, и прочие бредни о высшей расе и господстве над миром? А какого хрена здесь делают все остальные: Италия, Франция, Румыния, Хорватия, Венгрия, а так же Болгария.

Я слышал, здесь даже финны имеются. Ну ладно, можно подумать, они тоже надеются на кусок пирога, но ведь на каких плохих танках они все воюют? Это же дрянь, барахло.

Орудия двадцать, самое многое, тридцать семь миллиметров, лобовая броня только двенадцать. Да наши 76-миллиметровые пушки их пробивают насквозь, словно картонные. Ведь верная гибель идти в атаку в этих «коробках», а они лезут, как оглашенные.

Сержант помолчал, покачал головой, а снова опять вернулся к рассказу.

— После того, как сожгли всех фашистов, что пришли на площадку ремонтного цеха, мы посчитали потери. Выяснилось, что в перестрелке погибло много танкистов и заводских, как механиков, так и водителей. То есть, подбитые «тридцатьчетверки» некому было уже ремонтировать, а готовые гнать в военные части.

Обычно, после того, как экипаж приезжал на завод в повреждённой «коробке», он забирал, ту военную технику что уже подшаманили. Перегружал оставшийся боезапас и возвращался на передовую линию фронта.

Теперь же людей не хватало. Поэтому, мы все сначала помогали ремонтникам навести порядок в цеху. Потом экипажам пришлось разделиться и сесть в разные танки. В некоторых «тридцатьчетвёрках» вообще находилось по одному человеку. Плюс ко всему, машины только недавно сняли с конвейера. В них не имелось снарядов и даже патронов для к пулемёта.

В тот день мы выехали из цеха завода. Смотрим, чуть вдалеке стоит батарея зениток. Вокруг кипит яростный бой, а мы и помочь ничем им не можем. Порычали моторами, сделали вид, что перестраиваемся в боевой распорядок. Глядь, немцы повернули назад и рванули к своим. Ну, думаю: «Слава Богу! А то пришлось бы кидаться нам в драку только с голыми гусеницами».

— А когда это было? — спросил ошарашенный Яков.

— Второго сентября, — ответил сержант.

— Так значит, мы с тобою могли ещё встретиться там? — удивился зенитчик.

— Могли! — мрачно откликнулся Доля. — Если б у нас были снаряды. Танк — он ведь только с виду удивительно грозный. Он, конечно, большой молодец, когда воюет на чистом пространстве да против пехоты, которая не успела хорошо окопаться. А в боях в центре города он обычно живёт меньше трёх суток. Сгорает вместе с людьми. Даже такой агрегат, как «Т-34», и тот недолго воюет.

— Знаю, — хмуро сказал лейтенант. — Сами сожгли два таких в том бою.

Словно не слыша соседа, Доля продолжал:

— Мне ещё повезло. Продержался почти всю неделю, а когда всё же подбили, смог целым вылезть наружу. Иной раз всюду идёт такая стрельба, что машина стоит, а экипаж опасается высунуть нос. Оно и понятно, пока маячишь на башне, в тебя все палят, словно в тире.

— Так ведь у танков внизу имеется люк для подобного случая, — удивился зенитчик.

— Есть! И внушительный клиренс вполне позволяет сквозь него проползти. Но на окраинах Сталинграда уже нет ни одного ровного места. Кругом большие воронки от бомб и кучи разбитого кирпича и бетона. Да ещё трупы всюду лежат. Иногда пустыри или улицы сплошь усыпаны мёртвыми. Едешь прямо по ним и только по форме ты понимаешь, здесь наши легли, а здесь проклятые фрицы. — Сержант вдруг нахмурился и злобно сказал:

— Так что хрен его, где откроешь! Обязательно во что-то упрётся, — он отвернулся к стене вагона и надолго умолк.

Сто восемьдесят километров пути санитарный состав прошёл за пять с лишним суток и его очень часто атаковали самолёты врага. К счастью танкиста и Якова, их купейный вагон был одним среди многих и находился в сплошной веренице таких же больших эшелонов.

Пилоты фашистов били по тем, кто подвернётся им под руку и не следили за очерёдностью. Им было всё равно, кого они недавно обстреляли, а кого ещё нет. Главное, чтоб нанести наибольший урон новой технике и живой силе врага.

Добравшись до села Баскунчак, поезд простоял у развилки почти целый день. После чего, он всё же тронулся, но свернул не на юг, к солнечной Астрахани, как надеялся парень, а почему-то пошёл в противоположную сторону. Он двинулся точно на север и потащился к селению Пушкино. До него оказалось четыреста с небольшим километров.

Ветка железной дороги отстояла от Волги почти на две сотни вёрст, но по ней подвозили огромную часть солдат и воинской техники. Поэтому она бомбилась фашистами удивительно часто. Так же, как трасса, по которой недавно проехал зенитчик. Налёты фашистов продолжались до середины пути, а потом они прекратились.

«Скорее всего, все самолёты противника находятся у Сталинграда и его обширных окрестностей, — думал зенитчик. — Да и зачем летать далеко, если красноармейцы сами придут на нужное тебе расстояние? Достаточно разрушить железнодорожную трассу в одном единственном месте. Военные эшелоны собьются в плотную кучу и можно их бить словно в тире».

Пятнадцатого сентября эшелон миновал узловую очень крупную станцию, возле которой ещё до войны находился посёлок под названием Урбах. Год назад все поволжские немцы были срочно подняты с места и депортированы в Казахстан и Сибирь. Опустевшее внезапно местечко почему-то назвали в честь великого поэта России. То ли он здесь побывал когда-то проездом, то ли просто выбрали нечто нейтральное?

Здесь поезда повернули на запад, проползли восемьдесят два километра и оказались на мосту через Волгу длиною почти в две версты. Обеспокоенный Яков глянул в окно. Парень заметил, что возле крайней опоры стоит батарея из четырёх зенитных орудий диаметром 85-миллиметров. Возле них виднелись расчёты, состоящие из молоденьких девушек.

Вокруг не было видно воронок от бомб, и Яков с облегчением понял, что проклятые «юнкерсы» здесь ещё не бывали. Слишком для них далеко. А если и