Она пыталась сдержать улыбку, но ей это не удалось. Тон его был абсолютно серьезным, но глаза смеялись и лучились теплом. Поддразнивая ее, он приглашал ее посостязаться в остроумии – поиграть, одним словом.

Она не могла упустить такую редкую возможность. Играть ей нравилось почти так же сильно, как целоваться, но, разумеется, целоваться – куда опаснее, чем играть.

– Ваша светлость, я полагаю, вашему коту не помешал бы мех. И хвост. И лапы.

Роуз подошла поближе, чтобы взглянуть на обсуждаемый рисунок.

– Мой кот лучше, – просияв, констатировала она вполне очевидную истину.

Маркус и Лили одновременно кивнули в знак согласия.

Маркус забрал из рук Лили свое произведение и положил на стол.

– Было весело, даже если мой рисунок бездарный.

– Не бездарный, – поправила его Лили, – а беспредметный.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, и Лили вдруг сделалось жарко – не от того, что жаром полыхал камин, а оттого, что жаром полыхал его взгляд.

– Ночью я думал о том, что я… – начал герцог.

«Только не при Роуз», – хотелось крикнуть девушке, но она лишь стиснула зубы и уставилась на герцога, меча глазами злые искры.

Он поперхнулся негромким смешком, давая ей понять, что знает, о чем она подумала.

– Что я должен заняться саморазвитием. Хотелось бы подыскать себе какое-нибудь полезное увлечение.

– Вот как. – «Ну что, повисли твои паруса, мечтательница?» – ехидно спросила у себя самой Лили.

– Может, мне следует нанять учителя рисования? Или учителя музыки, который давал бы мне уроки игры на фортепьяно? Вы играете на фортепьяно, мисс Лили?

При мысли о том, что ей придется касаться его рук, обучая правильной постановке кистей и пальцев, к ее голове прихлынула кровь. Лили знала, что краска залила шею, что щеки у нее стали пунцовыми.

– Я сейчас нарисую лошадь, – объявила Роуз и взяла чистый лист.

– Очень хорошо, дорогая, – сказала Лили, потрепав девочку по голове, после чего обратилась к герцогу: – Я играю на фортепьяно, ваша светлость, но мне сдается, что вы могли бы распорядиться своим временем с большей пользой.

Она слишком поздно поняла, что именно сейчас сказала.

Герцог многозначительно молчал, и бровь его начала медленно подниматься, одновременно с уголками губ, пока те не сложились в самодовольную и не лишенную двусмысленности усмешку.

– У вас, должно быть, есть имение, и не одно, – попыталась вывернуться Лили. – Не сомневаюсь, что на вас работают самые лучшие управляющие, но ведь есть вопросы, которые можете решить только вы, не так ли? И если я правильно помню, вы хотели внести поправку в законодательство о труде. Разве все это не требует времени и сил? Вы могли бы заняться чем-то по-настоящему полезным. – «Вместо того чтобы кружить мне голову поцелуями!» – добавила Лили про себя. – И результат вашего плодотворного труда порадовал бы вас не меньше, чем плод вашего творчества, – проговорила она, взяв со стола его рисунок.

Герцог улыбнулся, оценив каламбур.

– Возможно, вы правы, мисс Лили, – сказал он уже без улыбки, с серьезным видом. – Я не уделял достаточно внимания… то есть я совсем не уделял внимания своему статусу. Но, возможно, мне следует попытаться вникнуть в то, что происходит на, так сказать, вверенной мне территории. Вы ведь это имели в виду?

Не может быть, чтобы он ёрничал. Ни во взгляде его, таком подкупающе искреннем и серьезном, ни в голосе она не обнаружила фальши. Разве что некоторое удивление. Он не ожидал, что кто-то осмелится его критиковать? Или не ожидал, что в него верят? Верят в то, что он способен на большее? Лили вновь подумала о его, скорее всего, безрадостном детстве, и сердце ее защемило от жалости. Да бог с ним, с его одиноким детством. Сейчас-то у него друзья есть? Выходит, что нет, если никому до сих пор не пришло в голову, что, кроме титула, выдающихся внешних данных и умения в любой стадии опьянения разливать бренди так, чтобы не пролить ни капли мимо, у него есть и другие достоинства. Например, своеобразное чувство юмора. И, что еще важнее, у него есть такие редкие достоинства, как порядочность и такт, проявившие себя в его трепетном отношении к дочери. Душой он, возможно, так же красив, как и телом. А может, и больше.

Она лишь озвучила то, о чем он сам думал несколько дней назад. Думал, но слабо верил в возможность эти мысли реализовать. Однако то же самое, но сказанное ею, казалось вполне осуществимым. Возможно, потому что в ней он увидел друга, с которым хочется делиться планами, которому хочется рассказывать о своих удачах и неудачах. Друга, чьим мнением он дорожит.

Вот, значит, чего ему не хватало. Дружеского общения! Нет, не этого: друзей-приятелей у него всегда было в избытке, и даже вакансия лучшего друга уже занята, ибо на эту должность он уже определил Смитфилда.

И чем она отличается от Смитфилда в плане дружеского общения?

Хороший вопрос. Первое, и главное, отличие в принадлежности к противоположному полу. Смитфилду никогда не сравниться с ней в плане физической привлекательности, но есть еще одно существенное отличие: едва ли Смитфилд осмелится говорить с ним так, как говорит она. Едва ли лучший друг осмелится вызывать его на спор и на откровенность.

Но все это исчезнет, когда Роуз вырастет или когда придет пора отправить ее в школу. Исчезнет, потому что Лили покинет его дом одновременно с Роуз. И с чем он тогда останется? Он станет старше, это точно, но если он не предпримет попытки приподняться над повседневностью, придать своей жизни иной, более высокий смысл, чем выживание день за днем – что, с учетом его привилегированного положения, не требует ровным счетом никаких усилий, – он умрет несчастным и одиноким.

Даже если ему удастся найти сносную жену. Одна мысль о жене вызвала у Маркуса жесточайшую изжогу. Как сможет он делить свой дом с какой-то чужой женщиной, которая считает, что он – ее собственность? Роуз не в счет, она – его дочь, и он действительно перед ней в долгу.

– С вами все хорошо, ваша светлость? – участливо спросила Лили.

Должно быть его перекосило от изжоги, и он напугал ее своей перекошенной физиономией.

– Да, все прекрасно. Спасибо, мисс Лили. – Маркус взял карандаш и пририсовал своему коту несколько торчащих из разных мест волосков. – Я думаю о вашем предложении, – продолжил он нарочито беспечным тоном, – найти лучшее применение своим талантам. Я сам об этом раньше не думал, – почти не думал, – и действительно, заниматься законотворчеством куда полезнее, чем просто творчеством. Поправка в законе, в отличие от поправки в рисунке, способна изменить реальность.

Лили улыбнулась, глаза ее плеснули золотистыми искрами, и Маркус почувствовал тиснение в груди. И в других областях тоже. Но он находился в классной комнате, а даже манкирующий своими обязанностями герцог знает, что в присутствии детей надо вести себя надлежащим образом. Он мог бы поклясться, что видит в ее глазах тот самый влажный блеск, что видел в них вчера, когда она шагнула к нему навстречу. И еще они так же переливались. Из карих превращались в золотистые, из золотистых в зеленоватые и снова в карие.