— Ну, это все… Все, что на мне… Это…

— А, не бери в голову! — махнул он рукой.

— Мне не нужно это… Я бы хотела поговорить о деле. Мне нужны небольшие деньги для начала, совсем немного… Я все верну.

— Киска, весь мир у твоих ног, о чем ты говоришь? Какие еще дела? Вбила себе в хорошенькую головку, что ей нужно крутить какие-то дела, — расхохотался Калина, обращаясь к своим друзьям, — те с готовностью заржали.

— Но я поехала сюда только потому, что думала…

— Ты поехала со мной потому, что я купил тебе все это. — Сквозь полупьяную веселость мгновенно проступила жесткая деспотичная воля.

— Но…

— Все! — безапелляционно произнес парень. — Все! Я сказал.

Все вокруг затихли.

Жанна от ненависти сжала зубы. Он обманул ее… Он думает, что… Он думает, что ее можно купить… От платья так мерзко пахло чужим застарелым потом, а от шубы — мокрой кошкой…

В глазах ее потемнело, внутри поднялось с трудом сдерживаемое бешенство, от которого она как будто оглохла на время. Ей захотелось сделать что-нибудь ужасное.

— Да, я продаюсь! — произнесла она четким голосом, раздельно и сухо. — Я продаюсь, но стою очень дорого! Гораздо дороже, чем все это барахло…

Под взглядами ошеломленных зрителей она медленно поднялась со стула. Вынула серьги из ушей, бросила их в пустой бокал. Сняла кольцо. Аккуратно расстегнула на шее колье. Сняла шубу со спинки стула, бросила ее на колени ошеломленному Калине. Скинула туфли и аккуратно поставила их прямо в тарелку с икрой. Вжикнула «молнией» на платье — ткань тихо скользнула к ногам, потрескивая электричеством. И Жанна осталась в стареньком хлопчатобумажном бюстгальтере и сатиновых трусиках в голубой горох.

Окружающие ошеломленно замолчали. Оркестр поперхнулся мелодией и заглох. Официанты стояли с открытыми ртами. Посетители боялись даже сглотнуть слюну.

А Жанна набрала в грудь побольше воздуха и сделала первый шаг к выходу… Потом другой, третий… В лицо пахнуло холодным воздухом с улицы.

— Я согласен, — точно издалека услышала она за своей спиной низкий голос. — Подожди!

Потом она почувствовала, как похолодевшую кожу спины закололи острые иголочки меха, — Калина набросил на нее шубу.

— Ты выиграла, — произнес он, прямо глядя в ее невидящие глаза. — Ты победила!

Да, она победила…

Она знала, что выигрыш за ней, и думала, что победила навсегда, на веки вечные. Жанна еще не знала, что выиграла только первый, не самый тяжелый раунд в борьбе, которая и называется Жизнь.

В офисе охранного агентства «Элида» у Жанны был свой кабинет, где, уединившись от всего остального мира, она беседовала с особо доверенными лицами. Одним из таких лиц был «звеньевой» Пепел — человек в охранном агентстве на первый взгляд малозначительный. Однако многие пацаны боялись его даже больше, чем самого шефа. С ним предпочитали иметь или хорошие отношения, или никакие.

Все знали — Пепел играет в группировке роль чистильщика. Чистильщик — это неофициальный палач, который казнит и наказывает только своих по приказу шефа. Он ликвидирует провинившихся боевиков, даже если неизвестно, в чем они виновны. Он может расправиться с жертвой и на виду у всех — чтобы остальным было неповадно. Пепел был немногословным и скрытным типом. Вся бригада внутренне трепетала при одном взгляде на него. Для него не существовало таких понятий, как дружба или долг, — только приказ на уничтожение, который всегда выполнялся без единого осуждающего звука. Братки прекрасно помнили тот момент, когда в «Подкове» на глазах у доброго десятка зрителей Пепел хладнокровно расстрелял Осу, который так долго считался правой рукой шефа, что мнил себя главным претендентом на его место.

Пепел был чаще других вхож в совещательную комнату Жанны. Вот и сейчас он сидел перед ней, вольготно развалившись в удобном кожаном кресле.

— Вместо Штурмана «звеньевым» теперь будет Шмель, — выпуская в потолок синеватую струйку дыма, негромко произнесла хозяйка кабинета. — Он парень неглупый, его уважают. Пусть соберет ребят — сегодня «стрелка» с кунцевскими по поводу того магазина, который недавно открылся возле «Молодежной».

— Шмель авторитетный пацан, — одобрительно кивнул Пепел, однако его собеседница недовольно поморщилась — она не любила авторитетных людей.

— Пусть едут пустые, стволы дома оставят. После того, что недавно случилось с РУБОПом… То ли у нас стукач в бригаде завелся, то ли что… Ты, случайно, не знаешь, кто бы это мог быть?

Ни единый мускул не дрогнул на сухощавом лице Пепла.

— Без понятия, — ровным голосом ответил он.

— Ну, ничего, — произнесла Жанна с ненавистью, — если я найду, кто это, то своими руками его… — От еле сдерживаемого бешенства у нее задрожал подбородок, но она сдержалась. Глубоко затянувшись сигаретой, спросила уже более ровно: — Сколько Шмель уже у нас?

— Месяца три будет.

— Мало.

— Кто ж спорит, мало… Сама знаешь, пацанов много полегло, пришлось приглашать со стороны.

— Вот и наприглашали всякой швали! — недовольно отрезала Жанна. — Не хватало, чтобы к нам еще РУБОП заявился! Нет, рано его «звеньевым» ставить. — Она помолчала. — Ладно, я пока подумаю… Иди!

Когда дверь захлопнулась, она подошла к огромному зеркальному шкафу до потолка и приоткрыла створку. Выбрала из одежды, аккуратно развешанной на вешалках, простое темное платье и стала переодеваться.

В зеркале на миг отразилось поджарое сухое тело, длинные худощавые ноги. Сняв костюм, Жанна пристально взглянула на себя. Тонкая талия, высокая грудь, не кормившая ребенка, чуть раздавшиеся бедра — точно двадцатилетняя девочка стоит перед зеркалом, тонкая и хрупкая. Почти такая же, как восемь лет назад…

Она повернулась боком и, хмуря брови, взглянула через плечо — вся ее спина была испещрена глубокими шрамами, похожими на карандашные штрихи. Она провела рукой и нащупала один, самый глубокий, чуть не доходящий до позвоночника.

Немногие знают, что все тело у нее в шрамах. Но еще меньше людей догадывается, что в шрамах у нее не только тело, но и душа.

Солдат срочной службы Василий Говоров, служивший в химвойсках, пребывал в превосходном настроении. Почти три недели ему не давали увольнения — то за плохо вычищенные сапоги, то за то, что на дежурстве вышел за территорию охраняемого сверхсекретного института и стал клеиться в девчонкам, прогуливающимся возле забора части. Но на то он и солдат, чтобы проявить чудеса смекалки и находчивости!

Три года Говоров скрывался от призыва, скитаясь по стране, пока однажды коварные люди из военкомата его не забрили и не упекли в армию. В химвойсках Василий служил уже полтора года и теперь с нетерпением ждал дембеля. Чем меньше оставалось дней, тем тяжелее и томительнее ему казалась служба. Хотя на самом деле служба его была — не бей лежачего!