– Рад приветствовать. Какими судьбами?

Поэт, привыкший быть откровенным и ценящий в людях это качество, обвел взглядом запустение, царящее вокруг, и сказал:

– Признаться, я ожидал другого. Что случилось с тобой, друг мой, если ты живешь в такой хибаре?

Джеймс сначала нахмурился, не понимая, о чем говорил Николай, но затем рассмеялся:

– Я совершенно забыл о том, что ты здесь недавно и не знаешь некоторых особенностей этого места.

– Каких особенностей? – заинтересовался поэт. – Впрочем, я как раз за этим к тебе и пришел. Видишь ли, у меня небольшая проблема с собственным домом. Если ты помнишь, там все как в больнице для психов – белые стены, полы, потолки. Мебель, лестницы – все белое. Естественно, что мне это надоело, и я решил поработать маляром – знаешь, как Том Сойер, только без аудитории. Я вообще люблю работать руками, это помогает мне расслабиться и собраться с мыслями. Если, конечно, физический труд не становится ежедневной обязанностью – тогда меня это начинает раздражать. Но я отвлекся. Я покрасил стены в одной комнате и лег спать, а когда проснулся…

– Они снова были белыми, – продолжил за него Барри. – Удивляться нечему.

– Да? А я вот, представь себе, удивился. Не объяснишь мне, что за чертовщина здесь творится?

– Тебя, помнится, поразила обстановка, в которой ты застал меня. – Джеймс закинул ногу на ногу и раскурил трубку.

– Немного.

– Это все временное явление. Я сейчас пишу роман, где главный герой, спасаясь от ужасов войны, находит пристанище в заброшенном доме, который находится в глуши посреди болот. Абсолютная развалина, но именно там он чувствует себя наконец свободным.

– Интересный сюжет, но, к сожалению, я не могу назвать его свежим.

– А я и не претендую на оригинальность, тем более что его никто и никогда не прочитает. Разве что наши с тобой коллеги по перу, но ты, наверное, сам знаешь, что писатель – худший из читателей. Не забывай, что все, что делается в этом мире, здесь же и остается. Но это не важно, я о другом. Мой дом – отражение моего состояния. Если бы я писал о нашем общем знакомом «короле-солнце», то ты бы застал меня утопающим в лепестках роз, а рядом бы пенился бассейн с шампанским. Ну, во всяком случае, именно так я себе это представляю.

– То есть мы сами рисуем реальность?

– Вот именно.

– И дом станет таким, как я захочу?

– Скорее, он будет соответствовать твоему настроению и мироощущению. Говорят, что жилище приобретает окончательный вид только тогда, когда ты достигнешь абсолютного равновесия и примиришься со своими внутренними демонами.

– Но я не чувствую пустоты внутри себя, – запротестовал Николай. – Почему же тогда стены остаются белыми?

– Этого я не знаю. – Джеймс, как никто другой, понимал раздражение Гумилева: белый цвет символизировал чистый лист – без мыслей и образов. – Возможно, ты чего-то не знаешь о себе, или, напротив, знаешь, но не желаешь признать. Подумай об этом. Возможно, все гораздо проще, чем тебе кажется…

После этого разговора Николай еще не раз заходил к Барри – и каждый раз по обстановке мог безошибочно определить настроение, в котором он находился в тот или иной момент. Заброшенный дом с покосившимся забором сменил деревенский домик, желтые стены которого были разрисованы детскими руками. На следующий день рисунки исчезли, их сменили дыры от снарядов и выбитые окна. Барри сидел, весь измазанный сажей, и с ожесточенным видом дописывал последние главы романа, который никто никогда не прочитает. Во время последнего визита Гумилев понял, что произведение дописано, и его автор опустошен работой над ним. Дом Барри теперь напоминал огромную серую коробку без окон – видно было, что писатель ни с кем не хотел общаться. Потоптавшись несколько минут на холодном бетонном крыльце, Николай решил, что зайдет в другой раз.

Прогуливаясь по кривым улочкам бесконечного города, который словно перетекал сам в себя, поэт думал о том, насколько не вовремя захандрил его друг – ему как раз очень нужен был совет. Стены его дома так и остались вызывающе белыми, но теперь он понимал, в чем причина их поведения. Во всяком случае, он так думал. Мария Степановна, как он уже успел понять, была здесь не последним человеком – отказавшись помогать ей, он ее обидел и теперь расплачивался за это. Невесть бог какое наказание, конечно, но кто знает, что будет дальше? Он давно ничего не писал, возможно, это тоже часть проклятия, которое на него наложила мстительная бестия.

Рассуждая так, поэт погрузился в собственные мысли и не глядел перед собой. В результате он налетел на Дубинина, который, впервые предоставленный самому себе, глазел по сторонам и поэтому не увидел задумавшегося мужчину, шедшего ему навстречу. Столкнувшись, молодые люди раскланялись друг перед другом, и Николай уже готов был продолжить путь, но молодой человек вдруг остановил его и с удивлением воскликнул:

– Не может быть! – Потом, извинившись за несдержанность, Карл объяснил реакцию: – Вы ведь Гумилев? Николай Гумилев?

– Он самый, – с улыбкой подтвердил поэт, которому почему-то стало приятно оттого, что этот незнакомый ему человек в странной одежде знает его.

– Поразительно. – Карл отступил на шаг и взглянул на него, словно находился в музее и увидел перед собой редкий экспонат.

Это Николаю уже не понравилось, однако, сдержавшись, он обратился к новому знакомому:

– Извините, но я не привык выступать в роли циркового уродца, и мне не по вкусу, когда на меня глазеют. Я был бы вам благодарен, если бы вы не делали этого.

– О, простите меня, пожалуйста, – опомнился молодой человек и виновато улыбнулся. – Просто я ваш поклонник и должен был как раз писать о вас статью, когда попал сюда. Невероятное совпадение, не находите?

– Возможно, – смягчился Николай. – И вы не обижайтесь на мою реакцию, у меня не самый удачный день. Так чем я могу вам помочь?

– Собственно, ничем, я только осматриваюсь. Но если бы вы согласились пообедать со мной, я был бы самым счастливым человеком на земле.

Первой мыслью Гумилева было отказаться, но, подумав, он решил, что торопиться ему некуда, к тому же Барри сегодня был не в настроении. Так почему бы и не поболтать с этим индивидом, тем более что он вроде был славным малым.

– Конечно, – кивнул поэт. – Идите за мной, здесь совсем недалеко есть милый ресторан с совершенно изумительной кухней. И заметьте, абсолютно бесплатный.

Поймав себя на том, что таким заявлением он напомнил себе уличного зазывалу, Николай смущенно замолчал и сделал знак Карлу следовать за ним. Когда они подошли к ресторану, Дубинин изумленно захлопал глазами и пробормотал:

– Разве это не «Савой»? Как такое возможно?

– Он самый. Правда, я помню его другим, но и так сойдет. Прошу.

Ожидая какого-нибудь подвоха, Дубинин с опаской последовал за поэтом, но, войдя внутрь, был поражен: ресторан выглядел именно так, каким он его помнил с того момента, когда посещал в первый и последний раз во время ужина, который какая-то состоятельная компания устроила для прессы.