– Это был ужас, – говорил Нобл, его трясло.

У Бэнвилла был такой вид, будто его вот-вот стошнит прямо на мать.

– Ему выбили глаз! – рыдал он. – Раз – и нет.

Сван колотила себя кулаками по ногам.

– Мы его предали! – кричала она. – Мы были рядом, все видели и предали его!

– Никого вы не предали, – твердо сказала бабушка Калла.

Вся семья собралась в гостиной. Калла, сидя в кресле-качалке, обнимала Сван. Бэнвилл залез к матери на колени, уткнулся в ее плечо. Нобл сидел чуть поодаль, на скамейке, обхватив себя руками.

– Мы его предали, предали, – рыдала Сван. – Даже не развернули язычки.

– Какие язычки? – встрепенулась Уиллади.

– Мы хотели напугать мистера Белинджера – звонить в колокольчики и дудеть в манки, – потерянно объяснил Нобл. Он ведь старший, должен был образумить остальных.

При слове «колокольчики» Сэмюэль горестно покачал головой.

– Как жрецы с трубами при штурме Иерихона, – продолжал Нобл. – Только язычки завернули в тряпки, чтоб не зазвенели раньше времени.

При слове «тряпки» закачали головами Уиллади с Каллой. Сложилась полная картина: план был красивый, а конец страшный.

– А когда Блэйду больше всего нужна была помощь, я потеряла сознание, – всхлипнула Сван. – Если бы мы все делали по плану, то могли бы его спасти.

Уиллади возразила:

– Не могли бы вы его спасти, родная моя. Только сами бы погибли.

– В мире есть зло, – сказала детям бабушка Калла, внимательно глядя на всех троих. – Вы сами убедились. Есть люди насквозь порочные, и вы не в ответе за то, что они творят.

Нобл отозвался:

– Все равно, кто-то должен его остановить.

Все замолчали. Дети ждали, что кто-нибудь из взрослых пообещает все-таки остановить Раса Белинджера. А взрослые знали, что такого обещания дать не вправе.

Сэмюэль вышел на крыльцо. Вскоре донесся его голос: Сэмюэль обращался к Богу.

Той Мозес к Богу не обратился – опыта маловато, да и не верит он, что от этого есть хоть какой-то прок. Он просто снял телефонную трубку и позвонил в полицию.

В тот же вечер в «Мозес – Открыт Всегда» заглянули два помощника шерифа и рассказали Тою, что им удалось разузнать. Да, сынишка Белинджера лишился глаза, но отец уверяет, что мальчик напоролся на сук, когда собирал хворост, а мать подтверждает его правоту.

– Матери там не было, – возразил Той.

– А вы были? – спросил один из помощников шерифа. Этот полицейский, Бобби Спайке, был в здешних краях новичок (и десятка лет не прожил в округе). Вдобавок из тех немногих полицейских, кто за всю жизнь ни разу не пропустил стаканчик в «Открыт Всегда».

– Дети мои сказали, ее там не было, – ответил Той, – значит, не было.

– Ваши дети? – изумился Спайке.

Второй полицейский, Датч Холленсуорт, знал Тоя Мозеса с начала мира, и ему было не по душе, как Спайке разговаривает с человеком, которого сам он глубоко уважает и который его не раз угощал.

– Они тоже из Мозесов, – объяснил Датч напарнику. – Мозесы до мозга костей.

– Верно, – сухо отозвался Спайке. – А Мозесы не врут.

Что ж, хотя бы он знает все здешние поговорки, пусть не особо им верит.

– Так или иначе, – продолжал Спайке, – сынишка Белинджера молчит как рыба. Но отец с матерью, как всякие заботливые родители, вызвали врачей, а врачи записали: несчастный случай. Значит, закон тут бессилен.

– Закон округа Колумбия бессилен? – переспросил Той Мозес. Он не собирался никого обижать, но Спайке его допек.

Помощник шерифа хитро взглянул на Тоя:

– Иногда преступник остается безнаказанным.

В первый раз Тою почти в открытую намекнули на убийство, за которое он избежал расплаты. Но не об этом думал Той, когда ушли полицейские. Еще несколько дней он ломал голову, пытаясь понять, что же заставило его сказать «мои дети».

Прошло две недели.

Детей все еще мучили кошмары. Однажды Нобл проснулся среди ночи оттого, что к нему в кровать забрался дрожащий Бэнвилл.

– И ты? – спросил Нобл.

– То есть не я один?

– Еще бы, – вздохнул Нобл.

Что до Сван, у нее вошло в привычку спать в кресле. Если она вскакивала среди ночи, увидев во сне лицо Раса Белинджера, то хотя бы не запутывалась в одеяле, не чувствовала себя как в ловушке.

Мальчики днем не отходили далеко от дома. Сван держалась в стороне от всех. Уиллади, чтобы разогнать их тоску, предлагала помочь печь пирожные к чаю, а Калла преподнесла свой самый драгоценный дар – доверила ухаживать за цветами. Сэмюэль звал их в город поесть мороженого. Калла держала мороженое в лавке, но мороженое тем вкуснее, считал Сэмюэль, чем дальше за ним едешь.

Ничего не помогало. Дети не знали, что стало с их другом, теперь с ним связывала лишь боль. Им казалось, что приглушить эту боль, хотя бы чуть-чуть, значило бы отказаться от Блэйда. Навсегда.

– Так нельзя, – сказала однажды Уиллади дочери, когда та грустила у себя в комнате.

Сван, которая при слове «нельзя» принималась спорить до хрипоты, на этот раз промолчала.

– Знаю, тебе неспокойно за Блэйда, – продолжала Уиллади. – Нам всем неспокойно. Но это не повод уйти в себя, отгородиться от мира. Так нельзя.

Сван отвернулась.

Уиллади подошла к ней. Она не пыталась обнять дочь, привлечь к себе. В эти дни Сван отталкивала всякую протянутую руку, и ее можно понять. Иногда чувство утраты так сильно, что любое утешение кажется оскорблением.

– Вот список дел. – Уиллади положила на подоконник листок. (В кармане передника у нее было еще два, для мальчиков.) – Как управишься, возвращайся сюда и грусти до ужина, если хочешь.

Детям не поручали никакой работы по дому с того дня, как появился Снеговик, и Уиллади решилась на крайнее средство – снова загрузить их делами. Правду сказать, она мечтала, чтобы их детство было как бесконечное лето, полное сказок, игр и чудес. Нынешнее лето тоже выходило бесконечным, но совсем по-иному. Бесконечным потому, что дети вновь и вновь прокручивали в головах одну и ту же страшную сцену. Может, если у них появятся обязанности, будет повод думать о чем-то еще?

И дети помогали по хозяйству, не переставая думать о Блэйде Белинджере.

Однажды вечером Сэмюэль застал Сван одну в кресле-качалке Каллы и попросил прощения за то, что невнимательно слушал, когда она завела речь о колокольчиках. Если бы он принял ее слова всерьез, то помог бы лучше во всем разобраться и она не стала бы свидетельницей кошмара.

– Все равно бы это случилось – хоть при мне, хоть без меня, – возразила Сван. – Мы ждали чуда, но так и не дождались.