Сван решила не спать. Совсем. Пока не появится Блэйд. Уиллади и Сэмюэль расстелили на сене одеяла, и дети улеглись головами к выходу. Лежа на животе, подперев руками подбородки, они смотрели, как родители возвращаются в дом: разговаривают, смеются, голоса их звучат то глуше, то звонче, то слышней, то тише, и нет на свете музыки прекрасней.

Из бара тоже неслась музыка, не столь приятная. Сван с братьями прислушивались, пока не стихли голоса родителей, смотрели им вслед, пока те не зашли в дом. И стали ждать Блэйда.

Калла Мозес тоже ждала в спальне с линялыми обоями. Пододвинула кресло-качалку поближе к окну, отдернула занавески, чтобы не мешали. Скорей бы увидеть, как малыш появится, как понесет свою добычу на сеновал, а там его поджидают ребята – то-то он удивится! Из окна, конечно, всего не разглядишь, но она рассчитывала увидеть как можно больше, а остальное додумать.

Калла Мозес была очень земным человеком. Ей было не до пустых мечтаний, не до сумасбродства. Сейчас, однако, она сама себя не узнавала. Может, потому, что рядом дети, с их играми и шалостями. Или всему виной лошадь, что появилась из ниоткуда, будто из сказки. А теперь еще и черноглазый малыш, покоривший всех.

Словом, фантазия Каллы пробуждалась после долгой спячки, и в эти дни ей казалось, будто всюду обитают чудеса и ждут своего часа. В чудеса она не очень-то верит, но почему бы и нет?

Уиллади и Сэмюэль смотрели из окна гостиной. Они ждали бы у себя в спальне, да окна выходят не на ту сторону – видно лишь, как подъезжают и отъезжают машины завсегдатаев бара. И из кухни следить нельзя: Блэйд Белинджер первым делом заглянет туда, когда придет.

Если придет.

А пока говорили о чем угодно, только не о Блэйде. Что учебный год не за горами, а дети вырастают из одежды, но Уиллади умеет шить, и ее выкройки на газетах не хуже, чем у заправской портнихи. Платья, что шила она для Сван, всегда выходили лучше покупных. А раз она может сшить платье для девочки, то сошьет и рубашку для мальчика, даже быстрее – меньше работы. Хочешь испортить мальчишке жизнь – отправь его в школу в вышитой рубашке со складочками.

Так и уснули оба на диване у Каллы, не раздеваясь, скинув туфли, с мыслями, которые ни с кем не разделили бы, только друг с другом.

Бернис не высматривала Блэйда, зато долго разглядывала себя в зеркало. Уселась за туалетный столик в спальне, распустила волосы по голым плечам и изучала линии лица, ямку между ключиц. Встала, протянула руки, взглянула на свое отражение и чуть не зарыдала в голос: такая красота пропадает!

Той Мозес в ту ночь не раз выходил из бара на улицу, предоставив посетителям заняться самообслуживанием. Те сами себе наливали, расписывались в замусоленной книжице Джона, которую вел теперь Той. Никто не допытывался, зачем он выходит и стоит в потемках, а Той не считал нужным объяснять. Тем и хорош «Мозес – Открыт Всегда»: никто ни у кого не требует объяснений, зато каждый заботится о каждом.

Раз пять-шесть Той, обогнув двор, прокрадывался к сеновалу и проверял, как там дети. Все было в порядке, но в последний раз, когда он проверял, перед самым рассветом, их было по-прежнему трое.

Блэйд никогда не боялся мышей, но сейчас только о них и думал. Отец сказал, их здесь тьма, сказал, что мыши прогрызают стены, – значит, мальчишку сгрызут и подавно.

Вот где был Блэйд. В чулане с земляным полом, и сидел там уже много часов. Он не знал точно сколько.

Мрак был непрогляден, бесконечен. Когда Рас что-то строил, непременно получалась неприступная крепость. Даже если на улице светло, сюда не проникает ни лучика, и Блэйд не знал, день сейчас или ночь. Наверно, ночь. Не слышно ни болтовни Блу, ни отцовского голоса, ни лая собак – ничего.

Он был голый. Как в купальне, когда вдруг услышал плеск, оглянулся и увидел брызги, будто что-то тяжелое ударилось о воду. И сердце чуть не выпрыгнуло из груди – он знал, что это значит. Сразу понял. Он повернул к берегу, но что-то всплыло рядом, схватило его за ногу, утащило под воду и держало там целую вечность.

Блэйд отбивался. Яростно, отчаянно. В прозрачной зеленоватой воде мелькало лицо отца. Улыбающееся, точно это игра.

Блэйд видел однажды, как отец поймал голыми руками сома. Вот какой он ловкий. И Блэйд себя чувствовал точь-в-точь как тот сом. Попался – и уже не спастись.

Кончилось все быстро. Отец вытащил Блэйда из купальни, швырнул на землю и накинул ему на шею аркан, пока Блэйд лежал, глотая воздух и сплевывая воду. Аркан. Будто лошади, которую ведут в конюшню, чтобы там стреножить. Один конец веревки Рас оставил на земле, пока одевался (он скинул одежду перед прыжком в воду), и Блэйд попытался снять петлю. Но Рас схватил веревку и рванул так, что у Блэйда чуть голова не слетела с плеч, и он больше не пытался освободиться. Просто притих и стал ждать шанса сбежать.

Но шанса не возникло, ни единого. Рас потащил его на веревке через лес к дому, а разбросанная одежда Бэнвилла осталась на берегу.

Так Блэйд очутился здесь.

Он мерз. В разгар лета лежал, сжавшись в комок, и дрожал. Руки тянулись рисовать на земле, это всегда помогало успокоиться, но сейчас он боялся шелохнуться. Боялся наткнуться на что-то в темноте, боялся полчищ зубастых зверьков с длинными хвостами, что выберутся из нор и набросятся на него, голодные. Издают ли мыши звуки, когда едят, или же никаких звуков не будет, только его крики? Услышит ли мама, придет ли на помощь?

Мама до сих пор не пришла, а кричал он без конца. Кричал и колотил в стены, пока не сорвал голос и не сбил в кровь кулаки. Крови он не видел, но чувствовал ее вкус, когда посасывал пальцы, чтобы унять боль.

Очень долго не доносилось ни звука, но вдруг Блэйд услышал крик куропатки – наверно, уже утро. Блэйд сел. Все ныло: руки, плечи, ноги, шея.

Кожа, мышцы, кости. Блэйд ждал, когда снова закричит куропатка, и, когда дождался, крик ее стал для него точкой отсчета. Значит, настал день.

Скоро стали слышны и другие звуки. Запели птицы – значит, и вправду утро. Проснулись собаки, завозились, заворчали.

Хлопнула дверь. Блэйд почти не сомневался, хлопнула дверь. Он прислушивался со страхом и надеждой, не ошибся ли. Да, так и есть. Со двора донесся голос отца – он говорил с собаками, успокаивая их, приказывая замолчать.

Блэйд приготовился к худшему.

Сван решила спасти Блэйда Белинджера. Минуло уже три дня, медлить больше нельзя.

Над домом будто нависли тучи с того самого утра, как все проснулись и нашли подарки на плите нетронутыми. Взрослые много говорили (в основном шепотом, думая, что дети не слышат) о том, что могло случиться с мальчиком, и как хотелось бы ему помочь, и о том, что Рас Белинджер и полиция обрушатся на них, словно чума, стоит им только попытаться, – но ни слова о том, чтобы пойти и забрать Блэйда.

Сван завела разговор с отцом о взятии Иерихона и сказала, что если Бог позволил Иисусу Навину одержать такую победу, то уж наверняка благословит их на спасение Блэйда. Как-никак Иисус Навин и его воины разрушили крепостные стены. А им нужно всего-навсего напугать одного маленького гаденького человечка. Или хотя бы отвлечь, чтобы под шумок увести Блэйда. Раз труб у них нет, говорила Сван, сойдут и колокольчики. В сарае есть старые, ржавые, но если их потрясти как следует, то гремят хоть уши затыкай.