— Чего не видала! — крикнул он на кухарку, которая, сзасученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла куглу послушать то, что рассказывали.

— Вот чуда-то, — приговаривала она, но, услыхав голосхозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.

Опять, но очень близко этот раз, засвистело что-то, каксверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что-то изастлало дымом улицу.

— Злодей, что ж ты это делаешь? — прокричал хозяин, подбегаяк кухарке.

В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины,испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами околокухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:

— Ой-о-ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайтеумереть! Голубчики мои белые!..

Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку сбедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер,Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий,свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, неумолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, тожалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин,оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел снародом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.

К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвалаи остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. Исквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. Послезамолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина,прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов,стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двухсторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице нерядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разныхнаправлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из нихзабежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой-то полк, теснясь испеша, запрудил улицу, идя назад.

— Сдают город, уезжайте, уезжайте, — сказал ему заметившийего фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:

— Я вам дам по дворам бегать! — крикнул он.

Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел емувыезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова.Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках,бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им,послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучеромтрясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.

Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертойлавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки иранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы влавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что-то, но вдругостановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.

— Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! — закричал он,сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись,выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратилсяк нему.

— Решилась! Расея! — крикнул он. — Алпатыч! решилась! Самзапалю. Решилась… — Ферапонтов побежал на двор.

По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так чтоАлпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьмисидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.

Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредказастилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки,медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны былиостановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, впереулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось вчерном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лицастолпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черныефигуры людей, и из-за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики.Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят,повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад ивперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой-то человекво фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшиебревна; другие несли охапки сена.

Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших противгоревшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняязавалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала тойминуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.

— Алпатыч! — вдруг окликнул старика чей-то знакомый голос.

— Батюшка, ваше сиятельство, — отвечал Алпатыч, мгновенноузнав голос своего молодого князя.

Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял затолпой и смотрел на Алпатыча.

— Ты как здесь? — спросил он.

— Ваше… ваше сиятельство, — проговорил Алпатыч и зарыдал… —Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…

— Как ты здесь? — повторил князь Андрей.

Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычубледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он былпослан и как насилу мог уехать.

— Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? — спросил онопять.

Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и,приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:

«Смоленск сдают, — писал он, — Лысые Горы будут занятынеприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когдавы выедете, прислав нарочного в Усвяж».

Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему,как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и кудаответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховойштабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.

— Вы полковник? — кричал штабный начальник, с немецкимакцентом, знакомым князю Андрею голосом. — В вашем присутствии зажигают дома, авы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, — кричал Берг, который был теперьпомощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, — местовесьма приятное и на виду, как говорил Берг.