– Интересные они, твои товарищи, Симонис, – сказал я.

– Вы очень любезны, господин мастер. Некоторые из них прибыли издалека, с той стороны границ империи, из полу-Азии, – прошептал мне на ухо грек, словно извиняясь.

– Полу-Азии? – повторил я, ничего не понимая.

– О, это мое личное название для некоторых стран, которые находятся к востоку от Вены, по ту сторону Шлезии и Карпат, как, например, Понтеведро; страны, находящиеся между образованной Европой и дикими степями, по которым бродят азиатские кочевники, и дело здесь не только в географии… – ответил Симонис, многозначительно подчеркивая последние слова.

– Мне они кажутся вполне нормальными людьми, как и ты, непонимающим тоном ответил я.

– Не стоит удовлетворяться внешностью, господин мастер: я грек, – гордо заявил он. – Некоторые из них отличаются от нашей Европы не только языком и прохождением границ. Широкие равнины и мягкие холмы их родных стран, которые, как я уже говорил, находятся по ту сторону шлезийской границы или границы Карпат, напоминают местности близ Урала или в глубине Средней Азии не только по ландшафту. Их сходство с этими мирами, такими непохожими на наш, гораздо, гораздо глубже.

Я понятия не имел, что такое Урал или Средняя Азия, и поскольку не понял смысла этой немногословной речи, то просто промолчал.

Товарищеская атмосфера побудила меня сменить тему и задать еще вопросы.

– Почему тебя сначала все назвали шористом?

– Сейчас увидите, господин мастер.

– Silentuim,[27]друзья!

Слова одного из тех студентов, которые привели беануса, мгновенно заставили собравшихся умолкнуть. Грек поднялся на деревянную трибуну. Беануса подвели к нему, и Симонис серьезным гоном провозгласил:

– Прежде ты был неразумным существом, животным, грязным лисом-школяром; теперь же ты мужчина. Твои грязные зубы мешали тебе есть в меру и пить, замутняли твой разум. Теперь же ты образумишься.

– Сегодня вечером Симонис будет снимающим, – прошептал мне Коломан со своим певучим венгерским акцентом, – это тот, кто руководит церемонией. Он сравнил беануса с лисом, потому что тот прячется в норах, как школьник между партами. Поэтому посвящение еще называют крещением лиса. Если хочешь стать мужчиной, нужно выбраться на свободу, стремиться к знаниям, посещая университет и оставляя позади мир бремени и разгильдяйства. Этим вечером беанус лично выбрал себе шориста, он уже много слышал о нем и восхищается им. Добродетели Симониса наверняка пойдут ему впрок.

Может быть, подумал я, но вся эта толпа веселых студентов, казалось, ни к чему не стремилась менее, чем к добродетели. Тем временем Симонису передали замотанный в ткань предмет. То был ком черного жира, которым он начал рисовать беанусу на лице красивую бороду. Процедура, которую беанус переносил молча, была встречена аплодисментами и грубым смехом. Сразу же после этого Симонис произнес краткую речь на немецком языке, а беанусу было предложено отказаться от своей беспутной жизни, выбрать добродетель вместо порока и с помощью учебы отринуть мрак невежества.

– Сейчас начнется экзамен по латыни, – со смехом прошептал мне на ухо венгр Супан.

Беанусу было велено просклонять существительное cor, то есть «сердце», по-латыни. Тот начал склонять правильно: именительный, родительный, дательный и так далее, все в единственном числе.

– Cor, cordis, cordi, cor, corde, cor, – испуганно мямлил беанус, поскольку клыки дикого кабана мешали ему говорить.

– Numerus pluralis,[28]– приказал Симонис.

– Corda, cordarum, cordis… ай-ай!

Едва бедный беанус произнес слово corda, то есть «сердца», а также «струна», Симонис начал стегать его кишечной струной, пристегнутой к своему поясу.

– Чтобы твое упрямство беануса и твоя низкая натура исчезли! – рокотал он, стегая несчастного, пытавшегося закрыть руками лицо и шею.

Зрители корчились от хохота, аплодировали и поднимали пивные кружки к потолку.

Последовали другие вопросы и ответы, построенные на игре слов, за ними – новые удары плетью и громкий смех. Затем проверяли певческие таланты кандидата, заставив его пропеть студенческую песню, которую бедолага с кабаньими клыками во рту мог произносить только по частям: то есть снова следовали удары кнута и насмешливый свист.

Наконец беанусу нужно были лечь животом на пол. Некоторые студенты принялись жестоким образом причесывать ему волосы грубым гребнем из кореньев, в то время как другие пытались силой засунуть ему в уши большую ложку, чтобы почистить их.

– Так ты станешь избегать как грязи, так и высокомерия, и твои уши всегда будут открыты для добродетели мудрости, – с нажимом произнес Симонис в роли снимающего, – и ты освободишься от грязных звуков глупости и злости.

Откуда-то внезапно появились плотницкий рубанок, молот и сверло. Три берсеркера запрыгнули на несчастного испытуемого, который после щетки еще не пришел в себя, и начали стучать ему сначала по спине, а затем и по животу, выстругивать и высверливать его. Я молился про себя, чтобы не пролилась кровь.

– Так искусство и мудрость будут формировать и ковать твое тело, – торжественно произнес Симонис, а остальные просто умирали со смеху.

Жертве велели подняться. Теперь они поставили перед ним большое ведро, полное воды, и ему нужно было опустить туда голову, помыть ее и вытереть шерстяным лоскутком. При этом он должен был клясться, что начнет новую добродетельную жизнь.

Но мучения еще не были окончены. Теперь его посадили на стул и с силой принялись выдирать изо рта огромные кабаньи клыки.

– Чтобы твои слова никогда не были слишком злыми, – провозгласил шорист.

Тем временем два студента грубым напильником почистили ногти беануса, чтобы он, как мне объяснили, навсегда отошел от оружия и дуэлей и использовал руки только для книг и манускриптов. Конечно же, напильник был настолько грубым, что снимал вместе с ногтями и кончики пальцев несчастного беануса, который неуклюже молил о милосердии. Затем они сбрили ему нарисованную прежде на лице бороду, однако вместо мыла, ножа для бритья и полотенца использовали кирпич, кусок дерева и старый холст, так что лицо несчастного в конце испытания выглядело так, словно по нему прошелся плуг. После этого его посадили за стол и положили перед ним игральную кость и карты, чтобы проверить, не выявит ли он тяги к игре. Бедняга даже не пошевелился, настолько жестоко с ним обошлись, После этого ему под нос сунули ноты и напомнили, что если однажды он устанет от учебы, то душу ему нужно будет облегчать только и исключительно музыкой. Наконец с беануса сняли омерзительную шляпу с ослиными ушами и рогами. Симонис, выполнявший роль шориста, срезал ему волосы старыми ножницами, так что на голове у беануса в конце концов осталось только несколько редких неаккуратных островков, похожих на шпинат. Затем ему снова надели шляпу.