Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушка хочет выйти из магазина с ожерельем как с талисманом, с тем, про что сможет сказать: я выбрала его сама, и жених мой тут ни при чем. В ожерелье квинтэссенция ее самости, личного пространства, куда нельзя вторгаться.
– Ладно, давайте так: я закрою глаза и ткну пальцем в одно из двух. Выбор будет зависеть от того, обрадуетесь вы моему попаданию или пожалеете, что я не показал на другое.
Девушка робко улыбается.
– Давайте, – говорит она.
Баррет закрывает глаза. Его слепой выбор выпадает на ожерелье с талисманами.
– Ох, – вырывается у девушки.
– Вы хотели другое.
– Да, наверно, другое.
– Тогда берите его.
Она осторожно поднимает с бархата шелковый шнур с ледяным асимметричным алмазом. Надевает на шею, чуть повозившись, справляется с застежкой.
– Выглядит отлично, – говорит Баррет.
Девушка смотрится в маленькое овальное зеркало на ювелирной витрине. То, что она там видит, ей нравится.
– Красивое, – говорит она.
Баррету хочется сказать: “Не выходи за него”. Сейчас ты его любишь, наверно, он восхитителен в постели, но понимаешь при этом, хотя и не можешь сформулировать даже для самой себя, что ты будешь незаконно присвоена, поселишься в мире, где тебе будут не рады, но ты все равно будешь благодарна ему за знаки внимания, потому что слишком недолго успела проходить в незамужних красотках. Потом благодарность сойдет на нет, но ты продолжишь ездить на воскресные обеды в Джерси, где тебя будут только терпеть, пока наконец он не встанет на сторону родных, не пожалеет, что пошел против их воли, не примется недоумевать, как его угораздило жениться на тебе, а не на остроумной итальянской девушке с большой грудью – не на той, кого присмотрела для него мать. Он – подданный своей матери, возможно, сейчас он тебя любит, но со временем он растеряет интерес к тебе и начнет составлять список твоих недостатков, печалиться и негодовать, перебирая в уме твои преступления, о которых ты даже не подозреваешь.
Но вместо всего этого Баррет говорит:
– Ага, красивое. Значит, выбор сделан?
– Да. Наконец. Спасибо вам за терпение.
– Ну так и выбор непростой. Наличные или карточка?
Из тонкого зеленого бумажника она достает “мастеркард”. Он прокатывает карточку, она ставит подпись.
– Упаковать? – спрашивает Баррет.
– Нет, спасибо. Я прямо сейчас надену.
– Желаю удачи, – говорит он.
Она вопросительно смотрит на него.
– Так принято, – объясняет Баррет. – Жениха на свадьбе поздравляют, а невесте желают удачи.
– Я этого не знала.
Возникает пауза. На мгновение кажется, что это она и Баррет собираются пожениться.
– Спасибо, – говорит она и выходит из магазина.
Баррет снова принимается складывать футболки.
Лиз появляется на час позже, чем должна была. Она как будто сама не своя, но у Баррета нет версий того, что могло бы означать выражение лица, какого он раньше никогда у нее не видел. Хладнокровно-ошарашенное – единственное определение, какое приходит ему в голову.
– У тебя тут все в порядке? – спрашивает она.
– В полном, – отвечает он.
Лиз снимает куртку и идет повесить ее в подсобку. Вернувшись, становится за прилавок и принимается проверять ленту кассового аппарата, как могла бы считать ложечки после ужина старая дева, содержательница пансиона.
– А с тобой все в порядке? – спрашивает Баррет.
Она задумывается и отвечает не сразу.
– Я была на новой квартире. С Тайлером, – говорит она.
Баррет отходит поправить скейтборды, висящие на задней стене.
– Доски, наверно, больше заказывать не будем, – говорит Лиз.
– Мне они нравятся. И их покупают. Иногда.
– А мне в последнее время они кажутся… как за уши притянутыми, – говорит Лиз. – Как будто мы продаем их для того, чтобы выглядеть помоднее.
– Понял.
– А что касается Тайлера, то я не смогла с ним поговорить, поддержать его, как это сделал бы любой другой.
– Ты побыла с ним. А это-то ему и было нужнее всего.
– Я никогда не хотела стать одной из тех женщин, – говорит Лиз.
– Прости?
– Одной из тех женщин, которые умеют по-матерински утешить и что там еще.
– Нет, ты не такая. И это лишний повод тебя полюбить.
– В пятнадцать лет я побила отца, – говорит она.
– Правда?
– За то, что он руки распускал. Я тебе не рассказывала?
– Нет. Ты вообще о семье почти не говоришь. Ну да, про сестру ты в конце концов рассказала, но для этого понадобились Новый год, наркотики, чудеса…
– Ну, это был не тот случай, смертоубийство, туда-сюда, чтобы полицию звать, – говорит она. – Просто выходил из себя и лупил нас – мать, меня и сестру.
Лиз замолкает и продолжает только некоторое время спустя.
– Долгое время это казалось… не знаю… естественной составляющей нашей жизни. Одним из ее обстоятельств. Но как-то вечером сестра пришла домой очень поздно. Ей тогда тринадцать было. Она встречалась с парнем из колледжа. Для нее это было ужасно важно. Она всегда была скромной милой девочкой, а тут перешла в девятый класс и вдруг закрутила с невероятным красавцем. Короче, она поздно пришла домой, и отец взъелся сначала за это, а потом стал обвинять, что они с этим парнем занимаются сексом. С этим, как отец выражался, уголовником.
– А они как? Занимались?
– Разумеется. Но она говорила отцу, что нет. А он ее все равно ударил.
– Ох.
– Ну, в этом как бы не было ничего необычного. Но тем вечером… не знаю. Сестра была так счастлива, она не сделала ничего плохого, в первый раз была влюблена, поэтому я не могла смотреть, как он ее за это наказывает.
– Может быть, в тринадцать правда рановато сексом заниматься, – говорит Баррет и тут же торопливо добавляет: – Но бить за это, конечно, никого нельзя.
– Тот парень, с которым сестра встречалась, не помню, как его звали, у них с сестрой не очень долго продолжалось, а через несколько лет он погиб, попал в железнодорожную катастрофу в Европе…
– Это уже другая история. Не отвлекайся.
– Хорошо. Так вот, я взяла совок, такой, который у камина держат, чтобы золу выгребать. Сама, наверно, не поняла, как за него схватилась. Я размахнулась и ударила им отца. Сбоку по голове.
– А этого делать не стоило?
– Я не так сильно ему попала. Я же ничего такого раньше не делала. Нет, я была забиякой, дралась в школе, но это были всего лишь девчачьи драки.