Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они поссорились тем новогодним вечером. Когда Бет вернулась с одинокой прогулки, они не занимались любовью, а потом прошло меньше недели – и с устрашающей внезапностью вернулись симптомы.
Тайлер умоляюще смотрит на Лиз. В глазах у него стоят слезы, дыхание все еще сбито.
Он подается к ней. Все происходит гораздо быстрее, чем обычно, нет даже мимолетного намека на ухаживание, попытку соблазнить. Вот он с беспомощной мольбой смотрит ей в лицо, а мгновение спустя приникает к ее губам, как будто это кислородная маска. Она не сопротивляется поцелую и сама целует его – не жадно, но и не застенчиво. Ее губы податливы, но сильны, она целует Тайлера не потому, что потеряла голову, но и не для того только, чтобы его не огорчать. Дыхание у нее чистое и пахнет травой, не каким-то определенным растением, а буйным зеленеющим лугом. Тайлер прижимается к ней, валит на спину. Дышит он опять свободно, как дышал всегда. Сначала через рубашку, а потом и под рубашкой он мнет ей грудь. Расстегивает рубашку и берет грудь в руку. Грудь в нее помещается целиком. Груди у Лиз такие маленькие, что совсем не обвисли, там просто нечему обвисать. Соски (малиновые, большие для такой маленькой груди) от его прикосновения твердеют. Она издает звук – скорее вздох, чем стон. Хватает его за голову, пальцы тонут в его волосах.
Тайлер становится на колени, спускает джинсы и трусы. У него стоит. Лиз сбрасывает ботинки, тоже стягивает джинсы и стринги, змеиными движениями опускает до щиколоток и, отбросив в сторону, обхватывает ногами бедра Тайлера. Прежде чем припасть к ней, Тайлер, совсем мельком, успевает увидеть аккуратную темную полоску волос на лобке и вызывающе розовые губы.
Обоим понятно, что действовать надо быстро. Член Тайлера легко входит в нее. Она вздыхает громче, но это все еще вздох, а не любовный стон, хотя и заканчивается на сей раз явственным придыханием. Тайлер внутри нее, ему горячо, она держит его сильной влажной хваткой, и – твою мать! – он чувствует, что сейчас кончит. Он останавливается, не выходя из нее, ложится сверху и лежит, прижавшись лицом к ее щеке (смотреть ей прямо в лицо он не может), пока она не говорит:
– Давай же.
– Ты уверена?
– Да.
Он осторожно совершает одно движение. Потом еще одно – и все, его понесло в зыбкое никуда. Несколько секунд он парит в мучительном совершенстве. Существует только оно, себя он не чувствует, он никто, он вычеркнут из жизни, Тайлера нет, есть только… Он с удивлением слышит собственный судорожный вдох.
И вот конец.
Он лежит ничком, уткнувшись ей в плечо. Она скромно целует его в висок, потом дает понять, что хочет встать. Он не спорит. Он скатывается с Лиз, прижимается к спинке дивана.
Она встает, быстро надевает стринги и джинсы, затем обувается. Они оба молчат. Лиз поднимает с пола куртку, одним движением натягивает на плечи. Тайлер лежит на диване и наблюдает за ней с выражением оторопелого, беспомощного любопытства. Закончив туалет, она склоняется над ним, словно по струнам, пробегает пальцами по его лицу и уходит. Тайлеру слышно, как она осторожно закрывает за собой дверь и, глухо грохоча ботинками, спускается по лестнице.
* * *
Девушка выбирает ожерелье уже почти полчаса. Стоит, склонившись над стеклом небогатой ювелирной витрины, сосредоточенная, как хирург.
За то время, что она выбирает, две женщины купили пару черных, с заклепками “конверсов” и винтажную футболку с Кортни Лав (Баррету даже жалко стало с ней расставаться). Мальчишке-подростку мать отказалась покупать раскрашенный из баллончика скейт. Мужчина (уже немолодой) в куртке “пилот” и шортах из обрезанных джинсов выразил озадаченное возмущение тем, что цены на темные очки начинаются с двухсот долларов.
Баррет не лезет к девушке с советами. В магазине у Лиз не принято стоят у покупателя над душой. Лиз в этом отношении строга. Ты приветствуешь нового покупателя, даешь понять, что готов при необходимости прийти на помощь, и оставляешь его в покое. Если, примерив вещь, покупатель спрашивает, идет ли она, отвечать надо вежливо, но честно. Никто не уходит из магазина с джинсами, слишком тесно обтягивающими задницу, форму которой лучше бы не выпячивать, или с футболкой, подчеркивающей болезненный цвет лица. Уинн, которую взяли на место Бет, пришлось поначалу учить не быть слишком предупредительной с покупателями.
Сейчас в магазине только Баррет и изучающая ожерелья девушка. Баррет складывает футболки. В свое время он с удивлением понял, что работа продавца состоит по сути из непрерывного складывания и перескладывания, от которого отвлекаешься, только чтобы здороваться с покупателями и принимать от них деньги. Баррет научился находить в этом занятии дзен-буддистское успокоение и даже повод для гордости: любую футболку он может сложить в идеальный квадрат меньше чем за десять секунд.
– Извините, что я так долго, – говорит девушка.
– Ничего, не торопитесь, – отвечает ей Баррет.
– Вы не посмотрите?
– Разумеется.
Баррет кладет на полку очередную безупречно сложенную футболку. Девушке лет двадцать, она высокая и хрупкая, выглядит не болезненной, но слишком бледной и нерешительной. Медно-рыжие волосы свободно свисают чуть ниже лопаток. В некрупных чертах веснушчатого лица – благоговение ангела кисти Фра Анжелико. В прежние годы, думает Баррет, на нее не обращали внимания, она была из тех девочек, над которыми в школе никто не издевается, но и не ухаживает, и теперь она еще не успела привыкнуть к вниманию, которым окружил ее взрослый мир, более падкий на красоту, когда та явлена в не самом обычном виде.
Баррет подходит к ювелирной витрине. На черном бархатном квадрате, который Баррет выдал ей с самого начала, она аккуратно разложила два ожерелья.
– Вот, остановилась на двух, – говорит она.
Одно ожерелье состоит из амулетов – серебряного Будды, турмалина, крошечной золотой подковы, второе – витой черный шелковый шнур, на котором подвешен неграненый алмаз, льдисто-сероватый, чуть крупнее фасолины.
– Если я скажу, что оба красивы, вам это, конечно, не слишком поможет, – говорит Баррет.
Девушка смеется, но потом внезапно умолкает, словно боится смехом оскорбить Баррета.
– Смешно, конечно, – говорит она. – Это же всего-навсего украшение.
– Да, но вам его носить, поэтому важно не ошибиться.
Она рассеянно кивает, рассматривая ожерелья.
– Если вам не подойдет то, которое вы купите, приходите, я поменяю его вам на другое, – говорит Баррет.
Девушка снова кивает.
– Я выхожу замуж, – говорит она.
Девушка поднимает на него взгляд. Глаза у нее стали темнее, влажнее и глубже.
– Вы ищете ожерелье, которое наденете на свадьбу?
– Ой, нет, что вы. На свадьбе я буду в белом платье и жемчугах его матери. – Помолчав, она добавляет: – Он из итальянской семьи.
То есть ее пугает неопределенность, она не знает, что произойдет, когда семья мужа заявит на нее свои права, как если бы она была стыдливой деревенской девушкой с маленьким приданым, которую выдают за сына феодала, переживающего не лучшие времена. Она воображает себя участницей шумных, вздорных трапез, во время которых мальчишки кидают объедки мастифам, а мужнина мать посредством язвительных взглядов выражает сомнения в ее способности родить здоровых наследников.