Кэллум ведет Софи в гостиную. Она неловко ступает, боясь споткнуться или ударить обо что-нибудь головку ребенка. Она вечно задевает локтями дверные косяки. Стукни гостья их ребенка головой, Кэллум и Грейс, вероятно, не проявили бы такой же терпимости, что и в отношении орехового торта.

Гостиная, как и весь дом, отличается элегантностью, но одновременно и строгостью, как витрина магазина. Везде просто идеальный порядок. Цвета чересчур нейтральные. Поверхности чересчур блестящие.

– Вам нравится здесь жить? – спрашивает Софи Кэллума, после того как с облегчением садится за стол, держа ребенка на руках.

Кэллум устраивается во главе стола, рядом с ней. На нем джинсы, рубашка с длинным рукавом, а под ней – футболка. На лице щетина. На похоронах тетушки Конни Кэллум был тщательно выбрит, но, очевидно, дома в выходные он не бреется. Он производит впечатление увальня, но в то же время в нем есть что-то восхитительное. «Да уймись же ты ради бога, Софи! Уймись! Тебе, похоже, надо заняться с кем-нибудь сексом, и поскорей. Воздержание сводит тебя с ума. Только не вздумай снова покраснеть, а то я убью тебя – в смысле себя».

– Мне нравится жить на острове, – говорит Кэллум. – Это здорово. Но я не в восторге оттого, что живу в доме тещи. Для меня тут чересчур строго и чисто. Я вырос в доме, где было шестеро мальчишек.

– Так у вас пятеро братьев?

Наверняка хоть один из них холост. А что, это вариант! Может быть, у Кэллума есть брат-близнец? Отлично! В такси она не ошиблась. Она лишь немного перепутала братьев, что вполне объяснимо.

– Угу. Я самый младший. Теперь все уже давно обзавелись женами и детьми. Представляете, у моих родителей шестнадцать внуков! Джейк – самый маленький из них.

Ну вот, опять облом. Холостых мужчин не существует в природе. Вымерли как вид. Их разобрали еще в начале девяностых.

– Пятнадцать двоюродных братьев и сестер – вот здорово!

Кэллум наливает Софи белого совиньона. Потом отпивает из своего бокала и одобрительно причмокивает:

– Даже профан вроде меня понимает, что это действительно хорошее вино.

– Меня обучали с рождения. На каникулах родители обычно возили меня в Европу и учили правильно дегустировать вина.

– А нас родители возили в трейлере в пригород на шашлыки. Вы, наверное, росли избалованной маленькой принцессой?

– Если бы мне под матрас положили горошину, я не уснула бы ни на секунду.

Нет, вряд ли Кэллум испытывает к ней влечение. Просто муж красавицы Грейс настолько счастлив в браке, что может позволить себе полюбезничать с обыкновенной, ничем не примечательной незамужней гостьей.

Софи опускает взгляд на ребенка и делает то, что частенько делают женщины. Она задает не умеющему разговаривать младенцу вопрос, предназначенный для других людей:

– Ну и на кого же ты похож, Джейк? На маму или на папу?

Наклонившись вперед и глядя на сына, Кэллум услужливо отвечает Софи. Она ощущает запах его лосьона после бритья.

– Надеюсь, Джейк пойдет в Грейс, а не в меня. Пожалуй, пока он не похож ни на одного из нас. Мне кажется, он напоминает старую обезьянку.

– Маленькую такую, да?

Софи по-обезьяньи показывает зубы и издает стрекочущие звуки. Ребенок смотрит на нее блуждающими темными глазками, и вдруг уголки его рта неуверенно кривятся в попытке улыбнуться.

– Неужели это была улыбка? – Кэллум подается вперед, прижимаясь плечом к руке Софи. – Похоже, наш малыш впервые улыбнулся!

Взгляд Джейка перемещается на Кэллума, и он улыбается отцу широкой кривой улыбкой. Тот от восторга едва не сваливается со стула.

– Привет, дружок! И совсем ты не похож на обезьянку! Ничего подобного, ты у нас просто красавчик!

В груди у Софи щемит от нежности.

В этот момент входит Грейс с гигантским блюдом еды.

Кэллум обнимает жену за талию:

– Джейк нам улыбнулся! Жаль, ты не видела. Софи скорчила рожицу, и он впервые улыбнулся! Софи, изобразите еще раз обезьянку.

Чувствуя себя полной идиоткой, Софи без энтузиазма выполняет его просьбу, думая: «Представляю, как Грейс расстроена тем, что не видела первую улыбку своего сынишки».

Однако Джейка, очевидно, все это уже утомило, и он начинает капризничать. Когда Грейс наклоняется к нему, он запрокидывает головку, издавая пронзительный вопль.

– Ну вот, – произносит Грейс.

Софи ожидает, что мать возьмет у нее ребенка, но та лишь холодно улыбается и садится с другой стороны стола, указывая на блюдо.

– Всего лишь несколько закусок. Роллы с тунцом и овощами, брускетта и яйца, фаршированные копченой семгой. Ну и еще так, по мелочам.

– Господи, – неуверенно произносит Софи.

Ребенок продолжает плакать, и она храбро пытается укачать его, но толку от этого мало.

– Давайте заберу его, чтобы вы смогли нормально поесть, – говорит Кэллум. Он небрежно подхватывает сына и кладет себе на широкое плечо, похлопывая маленькую попку в подгузнике. Немного похныкав, малыш замолкает. Кэллум гладит пушистый затылок Джейка со словами: – Тебе придется потом улыбнуться маме, а иначе она решит, что мы все придумали.

Грейс даже не смотрит на малыша. Софи повидала разных молодых мам: одержимых в своей любви к ребенку, легкомысленных и равнодушных, слезливых и напуганных, а также изможденных, упорно твердящих о том, сколько часов им удалось поспать прошлой ночью. Но Грейс как будто не подходит ни к одной из этих категорий. Она похожа на женщину, изображающую мать в рекламе увлажняющего крема. В сущности, думает Софи, она очень странная.

И принимается нахваливать хозяйку:

– Угощение выглядит просто восхитительно, Грейс. И как только вы все успеваете с новорожденным? У меня есть подруги, которые рассказывают, что им некогда даже одеться утром, или сходить в туалет, или причесаться!

– Ну что вы, это не так уж и сложно.

– В семье Грейс очень серьезно относятся к еде, – поясняет Кэллум и откусывает больше половины фаршированного яйца. – В каждой семье обязательно есть какое-то увлечение. У нас, например, это музыка. А у вас какое, Софи?

– Даже не знаю. Хотя нет, знаю. Мы гедонисты. Мы очень серьезно относимся к тому, чтобы получать от жизни удовольствие. Мои родители всегда заранее и весьма педантично планируют выходные, дабы получить максимум удовольствия.

– Это здорово, – говорит Кэллум. – А мои родители начинают нервничать, если дела слишком долго идут хорошо.

– Какая противоположность гедонизму? – спрашивает Грейс. – Полагаю, мазохизм. Это как раз относится к моей матери. Она планирует свою жизнь так, чтобы получить максимум мучений.

Она улыбается Софи, складывая пополам ломтик ветчины прошутто и заворачивая его в вяленый помидор. И вовсе даже Грейс не странная, а абсолютно нормальная. Софи, очевидно, просто необъективно относится к ней из-за ее красоты. Красивые люди, скорее всего, страдают из-за ужасной дискриминации, как и все прочие другие меньшинства. Софи следует расценивать красоту Грейс как некий недостаток, наподобие внезапного румянца. Ха-ха, очень смешно.