Колетта и Морис, конечно, ее ждали. Колетта всегда подавала госпоже чай с тостами перед сном. Морис открыл дверь и принял у Мелиссы пелерину.

— Шампанское, — приказала она и затем добавила сладким голосом, — а потом вы можете быть свободны.

— Oui, mademoiselle[15].

— Bon soir, mademoiselle[16], — сказала Колетта.

— Bonne nuit[17], — ответила ей Мелисса. — На сегодня вы свободны.

— Mais, mademoiselle…[18]— начала Колетта.

Мелисса опустила глаза, вспыхнув.

— Я же сказала — вы свободны.

Колетта отправилась в комнату прислуги. Морис поставил шампанское на кофейный столик, сказал «Bonne nuit, mademoiselle»[19],— и последовал за своей женой.

— Я должна извиниться за своих слуг, — сказала она. — В их обязанности входит оберегать меня от мужчин. Осаживать непрошеных гостей. И они ревностно следят за этим. Но, к сожалению, не всегда адаптируются к новым ситуациям. Расстегните мне, пожалуйста, молнию.

Он решил, что она собирается уйти к себе в спальню, чтобы снять свой туалет и одеть что-нибудь более удобное и легкое. Она только что отпустила слуг, и в ее просьбе не было ничего предосудительного. Это было, разумеется, необычно, но вполне объяснимо. Он потянул замочек молнии вниз.

Она обернулась, впилась в него взглядом и отпустила верхнюю часть платья. На ней не было бюстгальтера, ибо все платья Гивенши скроены точно по груди. Она протянула ему для поцелуя руку.

— Возьми шампанское, — сказала она хрипловато и, бросившись прочь от него, скрылась в спальне.

Он подхватил маленький серебряный поднос и последовал за ней. Она уже разделась, когда он вошел. Кровать была, разумеется, разобрана. Он поставил поднос на тумбочку и начал раздеваться, а она следила за его движениями из постели, откинувшись на подушки и скрестив руки на небольших нежных грудках.

— Ты здорово раздеваешься, — сказала она. — Меня всегда удивляло, почему это нет мужчин-стриптизеров.

— Возможно, если бы женщины были похожи на тебя, они и существовали бы.

— Похожи на меня? Но ты же меня еще плохо знаешь. Иди! Скорей!

Он снял ботинки, носки, трусы. Потом скользнул под одеяло и лег рядом с ней. Они страстно целовались, обнимались, возбужденные и удивленные тем, что они вместе и могут дотрагиваться до тел друг друга. Мередит еще раз поцеловал ее и попытался возлечь на нее, но она его оттолкнула.

— Нет, нет. Еще рано. Не торопись.

— Я тороплюсь? Мне показалось, что это ты куда-то торопишься.

— Тороплюсь лечь в постель, — сказала она. — Но не тороплюсь ее покинуть.

— Но я… — начал он.

— Пожалуйста, — взмолилась она. — Медленнее, медленнее.

— Хорошо! — сказал он. — Конечно.

Так они лежали рядом довольно долго. Он трогал ее груди, чертил кончиками пальцев легкие, едва осязаемые круги вокруг сосков, пробегал ладонью по плоскому животу, забирался в жесткую щеточку волос в паху, словно случайно и мимоходом на пути к теплой и мягкой промежности. И она трогала его, ласкала его грудь и бедра, временами робко останавливая ладонь на его возбужденном пенисе.

Он уже не мог терпеть.

— О Мелисса! — взмолился он, и на этот раз, когда он лег на нее сверху, она уже не сопротивлялась. А если и сопротивлялась, то он не мог понять, сознательным или инстинктивным было это сопротивление. Снова и снова едва слышно она повторяла:

— О, о, о! — и снова, — о! о! о! о! о!

Ему пришлось немало потрудиться, чтобы она кончила. Наконец ее еле слышное «о! о! о! о!» превратилось в громкое, высокое «оооо-ааа!» и в момент ее наивысшего восторга он тоже кончил.

Они лежали, разделив друг с другом утомление, как совсем недавно делили страсть. Потом они немного пришли в себя, и она попросила шампанского.

Он наполнил ее бокал.

— А себе не нальешь?

— Нет. Я уже достаточно выпил. Я не пью много.

— Счастливый.

— Ты так думаешь?

— Да. Нет. Не знаю. Нет, я счастливая. Ты знаешь, что ты первый мужчина, с которым я легла в постель?

— Нет.

— Ты мне не веришь?

— Нет.

— Ну, это не правда. Но в какой-то степени — правда. Ты — второй мой мужчина. Первым был мой кузен Никос. Мне было одиннадцать. А ему тогда было, наверное, тридцать два.

— Это ужасно.

— Да. С тех пор я ни разу не была с мужчиной.

— Может быть, я все-таки выпью еще немного.

* * *

Через четыре дня они решили пожениться. Они лежали в постели. Мелисса сняла телефонную трубку и отправила телеграмму матери в Париж. Мередит позвонил Мерри в школу, но ее отказались подозвать к телефону, так как она занималась в физкультурном зале. Тогда он оставил письменное сообщение мисс Престон.

Если бы у мисс Престон было чуточку больше сообразительности или ума, если бы она была чуть удачливее, она могла бы понять, что теперь ей представился удобный случай повторить атаку с какао и сочувствием. Но она лишь мимоходом после молитвы упомянула Мерри о звонке отца и поздравила ее. Что касается Мерри, то это было все равно, что поздравить ее с диагнозом «рак». Без тени улыбки она ответила: «Благодарю вас, мисс Престон» — и пошла в столовую.

Мисс Престон была просто поражена. Никогда в жизни ей не встречалась столь холодная, бесчувственная девочка.

Но Мерри едва ли была бесчувственная. Просто она ни за что на свете не хотела, чтобы кто-то хотя бы догадался, в какое смятение привела ее любовь к собственному отцу и как ее поразило в самое сердце известие о его очередной женитьбе. Она не могла даже разделить своего горя с Хелен, чьи мать и отчим, а теперь еще и другой отчим женились и разводились чуть ли не каждую неделю. Вообще-то она не позволяла себе тратить на размышления об этом слишком много времени, по крайней мере, днем, когда под влиянием этих раздумий у нее на лице могло быть написано куда больше, чем следовало прочитать ее соученицам. Нет, она дожидалась ночи, когда выключали свет и, погрузившись в теплый уют и, самое главное, одиночество своей постели, обдумывала план действий.

Завтра была среда, что в Мэзерской школе было почти выходным. Занятия проводились только утром, а после обеда ученицы были полностью свободны. Это было время отдыха, Мерри отправилась в город, пошла в дешевый универмаг, купила губную помаду, тени для глаз и румяна. Этим она нарушила школьные правила: девочкам запрещалось пользоваться косметикой. Еще она купила бутылочку косметического молочка и пачку салфеток, что было вполне легальным поступком.