— Кстати, как поживает твой мальчик? Чем он занят? Не воет со скуки? Или уже завел себе новую подружку? — усмехнулся Кирилл.

Катя возмущенно вскинула на него глаза. Щеки вспыхнули.

— Мы любим друг друга! Как ты можешь так говорить?! Ты все умеешь опошлить!

— Ах… Это любовь… Ну извини, сестра… — насмешливо протянул Кирилл. — Это неземная любовь… Такая возвышенная, что мне просто не постичь… — Он рывком сдернул с Кати пальто и швырнул его Аглае. — Унеси. Я передумал. Ты остаешься.

Ему нравилось терзать ее, мучить, целовать до синяков, кусать до боли. И Катя терпеливо сносила это, привычно прикусив губы, чтобы не крикнуть.

— А это любовь земная, — бурчал Кирилл, переворачивая ее на живот. — Это низменная страсть, это животная похоть… Ты презираешь это, Светлая моя сестра? Но тогда почему ты здесь, со мной, а не со своим возлюбленным? Отвечай!

Катя всхлипнула и покачала головой.

— Не знаешь? А я знаю! Потому что тебе хочется этого! Да! Я доставляю тебе такое удовольствие, какое твой молокосос не в состоянии тебе доставить.

Господи, какое удовольствие? Она едва терпит эту боль…

А Кирилл продолжал, распаляя сам себя. Ее покорное молчание только подстегивало его.

— Я знаю тебя всю! Каждый сантиметр тела, каждое движение души. Я читаю тебя, как книгу. Ты мазохистка, моя дорогая. Вот так тебе станет совсем хорошо! Ну!

Катя застонала.

— Ага! — обрадовался Кирилл. — Что я говорил?! А теперь опусти руки на пол. Упрись. Сделай стойку. Сейчас от наслаждения ты позабудешь, где земля, а где небо…

Он самодовольно усмехнулся и крепко схватил Катю за щиколотки, поднимая вверх ногами. Она дернулась и уткнулась лицом в его ступни.

— Целуй… — прохрипел он. — Больше страсти… Не забывай, неблагодарная, кто сделал тебя Светлой сестрой, кто тебя кормит, поит и платит за все… Ну, кто?

— Ты… брат мой… — сквозь слезы выдавила Катя и коснулась губами его ноги.

«Одна рыбка плывет вниз, а вторая вверх…

Одна плывет вниз… Вот так… вниз головой… в омут… в темную, засасывающую трясину…

И он прав… Мне это нравится… Мне приятно… И я кричу уже не от боли, не от страха, а от острого, ни на что не похожего наслаждения…

Наслаждение… Наваждение…

Мое тело болтается в воздухе, он крутит его, как хочет… Оно стало совсем невесомым… Ну да ведь в воде вес совсем не ощущается…

Спальня заполнена мутной тяжелой водой, и я захлебываюсь в ней, барахтаюсь, но все равно стремлюсь все ниже и ниже. Вопреки всем законам самосохранения не вверх, к свету, а на самое дно…

Еще… еще… еще…

Я теряю контроль, мысли путаются и исчезают, остается только этот телесный восторг…

Глубже… ниже… Этот вечный искус — окончательнее пасть…

Брат мой… Мой наставник… Мой любовник…»

— Тебе понравилось, — хрипло сказал Кирилл, зашвырнув безвольное тело Кати на кровать.

Она упала ничком, не в силах даже перевернуться. Все силы ушли на это утомительно-упоительное священнодействие…

Мысли путались в смятении: если это грязь и порок, то почему от этого так хорошо не только телу, но и душе? Если это низменная страсть, то почему усталость принесла восторг?

Раньше она знала только Димочку и только с ним испытывала телесные удовольствия.

Да даже телесное не было главным — ей было просто упоительно хорошо оттого, что любимый с ней рядом, что они занимаются любовью… От одной мысли об этом душа воспаряла к облакам…

А Кирилл показал ей, на что способно ее тело…

О! Катя со стыдом подумала, что оно еще на очень многое способно… Что сегодня она узнала о себе далеко не все…

Кирилл отвел в сторону ее закинутую на него руку и с довольной усмешкой сказал:

— Нет, продолжения не будет… Ты меня вымотала… Надо восстановить силы.

Он перекатился на спину и захрапел утомленно, по-хозяйски положив ладонь на Катину ягодицу.

И от этого прикосновения внутри нее вновь начал разливаться уже знакомый жар… Кожа в том месте, где лежала его рука, зазудела…

И Катя поймала себя на мысли, что хотела бы сейчас, как Аглая, получить хороший удар плеткой по нежной розовой коже, чтобы острая боль смешалась с неземным наслаждением…

Или с земным?

А наутро она стояла в скромном белом наряде в центре круга, подняв лицо вверх, а молящиеся на коленях ползали вокруг, повторяя нараспев:

— Светлая Дева, Богородица… Возьми наши мысли, возьми наши чувства, дома возьми, деньги возьми… Освободи нас от материальных уз… Даруй нам жизнь вечную… жизнь в Духе… Молим о великом благе просветления, чтим и почитаем твой Светлый образ и посланцев твоих, как саму тебя…

Брат Кирилл стоял позади Кати, положив руки ей на плечи. Его дыхание касалось ее волос, щекотало шею, и от этого вдоль спины пробегал неприлично-сладкий ток…

Ее дрожь передалась ему. Ладони сжали плечи крепче, а низ живота прижался к ее ягодицам.

Кирилл повернул Катю за плечи и вывел из круга.

— Продолжайте молитву, братья и сестры, — елейным голосом сказал он. — Мы сейчас вернемся…

Они скрылись в задней комнате, расположенной за сценой Дома культуры, в котором проходило очередное собрание. Там суетились, накрывая к трапезе стол, несколько послушниц.

— Брысь отсюда! — рявкнул на них брат Кирилл и, не дожидаясь, пока его повеление будет исполнено, повалил Катю прямо на стол.

Белое платье испачкалось в брусничном желе, приготовленном для приправы молочного поросенка. А его покрытая золотистой корочкой морда оказалась совсем рядом с Катиным лицом. Бумажная розочка торчала у поросенка изо рта.

Кирилл вынул розочку и с усмешкой вложил Кате в зубы. А потом задрал белые одежды и велел:

— Хрюкай…

Сухопарая послушница лет сорока не успела выйти и теперь с ужасом взирала на эту картину…

Светлая посланница Девы и их уважаемый пастырь вытворяли такое…

Брат Кирилл застонал от наслаждения, поднял голову и заметил ее взгляд.

— Вот так следует избавляться от свинства в себе, — назидательно сказал он. — Надо вывернуть душу наизнанку и изгнать все темное и смрадное…

Он рывком поднял Катю со стола, оправил испачканное платье и вновь вывел к пастве.

— Славься, Дева Пречистая… — продолжали тянуть они хором, а Катя чувствовала, как стекает по ноге пролитое в нее Кириллом семя…

Тринадцатый аркан… Смерть… То, что за кругом Бытия, за гранью понимания…

Все правильно… Нет больше прежней Кати, родилась новая, и она радуется собственному бесстыдству и смеется над теми, кто не видит в происходящем чудовищного фарса…