– Вот так.

Девушка улыбнулась. В груди у Николая что-то содрогнулось с такой силой, будто тараном ударили.

– Ты прекрасная, – прошептал он. – Очаровательная и нежная.

– Грубая лесть, – улыбнулась шире Настя, но было видно, что ей приятно.

– Вот увидишь, – пообещал Ник и взялся за уголек.

Работа шла споро. Рисунок выходил легко и профессионально. Как будто не было в его рисовании многомесячного перерыва, точно не возникало проблем с анатомией и пропорцией каждый раз, когда он брался изображать человека.

Рука двигалась легко и четко. Ник сам подивился этой легкости и той радости, с которой сейчас писал. Хотя прежде всегда ощущал некое неудовлетворение собой. Теперь же ничего такого не было.

Он рисовал ее с душой и с любовью. И чувства эти светились в каждом ложившемся на лист штрихе.

Сколько так прошло времени? Час? Два? Для него оно тогда просто остановилось. Он был счастлив. И верил в то, что Настя, сидящая на стуле у окна, тоже счастлива.

А потом в замке завозился ключ, и в квартире появился тот, кого он любил, боялся и ненавидел. Отец вошел в комнату и уставился на Ника с неудовольствием.

– Пап, познакомься, – робко начал Ник, – это Настя. Она...

– Она уходит, – отрезал родитель. – Сейчас же. – И добавил, обращаясь к Насте: – Не гляди на меня так, деточка. И не заставляй повторять дважды.

Настя беспомощно посмотрела на Николая. Тот чувствовал непоправимое, но молчал, уставившись в пол. Понимал, что момент счастья сейчас закончится, закончится навсегда. Но не смел спорить.

Она была обижена, растоптана и подавлена. Встала и вышла из комнаты. В коридоре обида взяла свое, и Настя напоследок шандарахнула дверью.

Ник зажмурился от досады. Сердце сдавила боль.

– Я хочу, – раздельно, словно выковывая каждое слово, произнес отец, – чтобы этой профурсетки здесь больше не было. Никогда.

– Но я... – попытался возразить Ник, понимая, хоть и боясь признаться себе, что Насти здесь и в самом деле больше никогда не будет.

Ее вообще больше никогда не будет. Потому что он не пришел ей на помощь тогда, когда эта помощь была нужна. Потому что позволил кому-то вытереть об нее ноги.

– Ты маг, – отрубил отец. – И должен всегда об этом помнить. И завязывай с этими девицами. У меня есть мысли по поводу твоего будущего.

Ник хотел ответить. Очень. Но только закусил губу.

Насти больше не было. Счастья, того искреннего, необузданного, солнечного счастья тоже. Зато он оставался магом, о чем еще какое-то время напоминал отец, прежде чем он не запомнил это, как «Отче наш». И он был вполне удовлетворен своим существованием и положением мага.

Только тоска иногда стискивала сердце. В такие моменты он доставал незавершенный портрет Насти и подолгу смотрел на него.

Эту работу он так и не закончил. Вообще больше никогда не брался ни за кисть, ни за карандаш, ни за уголь. Никогда. А потом и про портрет забыл. Когда вспомнил, спохватился, но не смог найти. Поиски, правда, были недолгими. Он быстро плюнул на утрату и вновь забыл о ней.

Так никогда и не узнал, что портрет спустя некоторое время тиснул, изорвал и выбросил отец. Впрочем, даже если бы и узнал, на тот момент это не расстроило бы Николая. Он уже забыл, что такое быть влюбленным, быть просто человеком...

* * *

– Ты маг, – говорил Ник. – И всегда должен помнить об этом.

Володя открыл глаза, отгоняя пришедший наяву сон. Сколько длилось видение? Секунд пять? Или больше? За это время он успел прожить значительный эпизод чужой жизни.

Ник, сидящий рядом и крутящий баранку, смотрелся теперь совсем иначе. Жалкий, сломанный представитель коричневой сферы. Какой из него вышел маг, Володя не смог бы оценить, но человек из отца выходил дерьмовый.

– Запомни раз и навсегда, – очень жестко произнес Володя. – Мои отношения с другими людьми, как и мои отношения с женщинами, тебя не касаются. Ясно? Мне наплевать, чего ты хочешь. Я люблю Ольгу, она любит меня. И если ты еще раз попробуешь влезть в это, я развернусь и уйду.

– Ты маг, – ледяным тоном напомнил Николай.

– Это ты маг, – парировал Володя. – Тебя с детства этим долбили и додолбили-таки. А меня, к счастью, воспитали обычные люди.

Ник вздрогнул, словно получил пощечину. В глазах его на мгновение появилось почти человеческое выражение. Но только на мгновение. Уже через секунду он взял себя в руки.

– Не знаю, кто наболтал тебе про меня и мое детство, – проговорил холодно, – но не забывайся. Помни, кто ты и кто я.

– А кто ты? – полюбопытствовал Володя.

Ник не ответил. Только желваки зло всколыхнулись на скулах.

«Акцент» сбавил скорость и свернул на пятачок стоянки. Николай затормозил и заглушил двигатель.

– Я слишком многое уже потерял, – заговорил Володя примирительно. – Я не отступаюсь от принятого решения, но жертвовать ради тебя и того, что ты привнес в мою жизнь, я больше ничем и никем не намерен.

– Ты не понимаешь... – начал Ник.

– Нет, это ты не понимаешь. Ты поддался и отдал все, чтобы стать тем, кто ты есть. Я не поддамся. Мне дорога моя жизнь и люди, которых я люблю. И приносить их в жертву неизвестно чему я не стану.

Ник снова до скрежета стиснул челюсти.

– Вылезай, – выдавил он, справившись с яростью. – Приехали.

Володя выглянул в окно. В темноте светилась вывеска: «Метрополь клуб».

Они едва успели выбраться из машины, как от клуба их уже поприветствовал халдей, проводил до входа и открыл двери. Другой в такой же ливрее минутой раньше размахивал руками, «помогая» припарковаться.

Володя не любил подобные атрибуты дорогих ночных клубов и ресторанов. Лебезящие мужики в форменной одежде выглядели лишними. Суетливые, болтающиеся под ногами и абсолютно ненужные. Они были уместными веке в восемнадцатом, но казались абсолютно чужеродными в двадцать первом. И если князья и дворяне имели достоинство, которое требовало обхождения, то новые «лучшие люди» страны были чаще всего быдлом с деньгами.

Холопы на входе выглядели лишними. Дети холопов, дорвавшиеся до денег, власти и дорогих кабаков, выглядели нелепо. Деньги и власть помогают обзавестись барскими замашками, а вот достоинства и самоуважения они не добавят.

Отец, как невольно отметил Володя, держался с достоинством. Хоть даже Володя и прошелся по этому достоинству в машине, хоть и знал теперь совершенно точно, кто есть Ник на самом деле, это ничего не меняло. Надо было отдать Николаю должное, выглядел он человеком, имеющим право на то, чтобы ему открывали двери. Что-то гордое в нем имелось. Может, то была гордость не за человеческое достоинство, каким отец не обладал, но гордость обладателя магических способностей.