– Да, черт, – спокойно сказала она. – Разве тебе не нравится моя очаровательная маска?..

– Черт с тобой. Приезжай хоть в маске, хоть без маски, хоть вываляйся в меду и перьях, но приезжай скорей. Какой у тебя револьвер?..

– «Браунинг». Новехонький.

– Это дело. Ты разбираешься в оружии?.. Ты мне поможешь купить пушку, о’кей?..

Он, стоя у настенного ободранного телефона, услышал в трубке серебристый смех, будто иней, сверкающий в фонарном свете, вызвездил светлый, голубой норковый мех у горла морозной зимней ночью.

Она приехала моментально, он оглянуться не успел. Обе машины заскользили по черному шоссе вдаль, мимо дико горящих фонарей, мимо исступленно мечущихся реклам. Зачем жизнь?.. Зачем жить?.. Чтобы ошибаться и рисковать; чтобы покупать и откупаться; чтобы обманывать и быть обманутым. А что лучше – обманывать или быть обманутым?.. Хрен редьки не слаще. Эмиль предал его. А кто же такая «она»?.. Та, что знает о картине. Лора?.. Все станет ясно завтра. И завтра же утром он, вместе с советчицей Ингой, купит хорошую пушку – хоть в оружейной лавке, хоть с рук. Девочка шустра неимоверно, она знает продавцов, кто недорого возьмет за хорошее оружие. А что, если… Он, держа руки на руле, чуть не скорчился за рулем от смеха. Что, если он купит револьвер у этих, восточных рахат-лукумов?! То-то они обрадуются! Лишние баксы в карман! Нет, нет, он не хочет иметь с гадами больше никаких дел. Он швырнет им колье – и постарается забыть их, забыть. Так же, как он забыл дворников. Иезавель. Снегура. Анну. Лангусту. Так же, как он забудет… Эмиля?!.. Нет, Папаша вечен. Его Россия не забудет, не то что жалкий Митя Морозов.

Машины проутюжили пространство, остановились у его дома. Черный «мерс» и белый «форд». Лебедь и ворон. Белые начинают и выигрывают, Митя. Ты же игрок. Так играй блестяще. Твои нюни и сопли никому не нужны. Тем более – Инге. Она должна смотреть на тебя восторженно. Гляди, ее глаза под маской сверкают, как два зеленых кабошона. Как два хризолита на том колье, что ты должен сейчас отдать в чужие грязные руки навсегда.

– Эй, вы там, вылезайте!.. вылезли?.. где твоя квартира, показывай!.. Знаменитый домик у тебя, прямо скажем… Аристократический… Хотя здесь, как и везде в Москве, немало одяшек подзаборных живет… Были бы деньги – все, мальчик, можно купить, и да-рагое и дешевое, вах…

Инга выскочила на снег. Бородач поедал ее глазами. Вот это свидетель! Такую бы – умыкнуть, в мешок и в багажник, и гнать, гнать машину до самого Бреста и дальше, через границу. Ее нежно-зеленая, под цвет глаз, крашеная дубленка мела полами поземку. Она держала руку в кармане, и Митя понял – «браунинг» там. Ее лицо было радостно как никогда, губы улыбались. Мите казалось – она заводная кукла, она улыбается всегда и хлопает ресничками. И не засыпает, если держать ее все время стоймя.

Бородатый коротко кинул:

– Тимур!.. Ступай с ними!..

Они вошли в роскошный просторный подъезд высотки, отделанный цветным мрамором. Тимур восхищенно огляделся. И мгновенно в его сощуренных черных, как смола, глазах с синими восточными белками появился резкий блеск ненависти. Да, мужик, с каким бы удовольствием ты взорвал и этот домишко!.. Символ величия прежней красной страны – той страны, которой уже нет на карте… Так же, как нет и Империи… Бритый бандит, нагло вытянув из кармана пистолет, направил его на Митю и Ингу. Инга выдернула «браунинг». Улыбающиеся алые губы не дрогнули.

– Лифт?.. Пешком?..

– Лифт. Последний этаж. Выше только шпиль и небо.

Когда они выскочили из лифта, бритый Тимур процедил, не убирая пистолета:

– Дверь оставьте открытой. И без баловства.

– Какое баловство, ведь двадцатый этаж, – зло бросил Митя, копошась в замке. – Стойте тут!

Инга держала револьвер небрежно, как женскую безделушку, как зеркальце, вытащенное из косметички. Тимур ненавидяще наставил ей дуло в алый смеющийся рот. Митя исчез за приоткрытой дверью. Тимур нахмурил брови. Забеспокоился. Инга насмешливо глядела на него зелеными ягодами глаз из-под серо-голубой, в цвет дубленки, маске.

– Па-слушай, да-рагая, – маслено, вкрадчиво, сладко спел лиловощекий колючий Тимур, задрав вверх, в потолок, дуло пистолета, – а что ты все время в маске?.. У тебя на щеках проказа, что ли?.. Или сифилис?.. Или ты не хочешь, чтобы мужчины тобой любовались?.. сними…

Он протянул руку к маске. Движенье Инги было мгновенным и незаметным. Тимур злобно ворочался, как прибитый медведь, на холодном полу, потирая ушибленный локоть, поднимаясь с трудом. Он ожег Ингу огнем черно-маслянистых глаз, но больше не сунулся.

– Понял, – откровенная злоба зазвенела в его голосе, – все понял. Ты тоже умеешь веселиться. Да я тебе повода не дам. Грусти, букашка. У меня таких, как ты…

Он оборвал себя. Сжал в ушибленной руке пистолет, поморщившись, придвинул дуло к Ингиной груди, к яремной ямке. Она стояла и улыбалась как ни в чем не бывало. Тимура затрясло. Что там так долго делает этот куренок?!

– Поди туда! – крикнул он. – Проследи за ним! Мало ли что… Все равно вам вдвоем с двадцатки не убежать!

Шаги Инги четко и сухо зазвучали, каблучки сапожек застучали по паркету; она вошла в Митину квартиру, она шла к нему, навстречу ему, выставив вперед дуло револьвера, держа в руках оружие, как держат факел в темной и страшной пещере. А квартира была вся залита светом – Митя включил весь свет, что был в доме, все люстры, все бра и торшеры, настольные лампы. Господи, бывшие хозяева живут во Франции. Почему бы ему тоже там не жить. Никто не будет наставлять на него там новомодные многозарядные пушки. Никто не будет посягать на его священную собственность. Он сам будет распоряжаться ею. И своей жизнью. Которая тоже – его собственность.

А хотел бы он, чтобы Инга стала его собственностью?! Со всеми ее бархатными масками, со всеми ее назойливыми подружками… Да. Да. Тысячу раз да.

Она подошла к нему. Улыбка играла на ее губах. На сей раз – печальная.

– Извини, – попытался отшутиться он. – У меня не хата, а скворешник. Ты видишь, это же седьмое небо. Я же не Дьяконов. И поместий у меня нет пока, и усадьб. Но это ничего не значит, Инга. Я…

У него чуть не сорвалось с губ: «Я делаю тебе предложенье все равно, я измучался, я вожделею тебя, я хочу заплатить за тебя не деньгами, а судьбой, мне надоела вся эта дразнильная тягомотина», – а вместо этого, доставая с полки наволочку с самоцветами и порывшись в ней, сказал, протягивая Инге тяжелое золотое колье:

– На. Держи. Отдай им. Пусть подавятся.

Инга расстегнула дубленку и заткнула револьвер за корсаж сильно открытого платья. Приняла из рук Мити колье. Ее глаза потемнели. Искры, бешеные, сыплющиеся зернами, как от языков костра в ночи, жадное любопытство, слезный восхищенный блеск, без слов говорящий: это – мое!.. – вот во что превратились ее спокойные зеленые глаза. Как меняет человека вещь, если придется ему по сердцу.

Митя видел превращенье Инги. Он был подавлен. Он стоял у шкафа, у незавязанной наволочки с сокровищами с бессильно опущенными, как плети, руками. Она подняла лицо от колье, поглядела на Митю.