особый пациент… За ней наблюдали, но, увы, не каждую минуту. Ремни не использовали – зачем? На окнах решетки, острые предметы отсутствовали. Видимо, санитары что-то упустили… Иван Валентинович удивлялся: ему доложили, что пациентка сидит на кровати и загадочно улыбается… Потом их насторожило, что она слишком долго находится в туалете, решили войти… Проходите, пожалуйста… – Клара Ильинична отперла ключом дверь палаты. – Хотя нет, постойте, лучше я войду первой…

Палата действительно была приличной – с кроватью, тумбочкой, шторами на окнах. На ум пришли «особо важные персоны» – секретари райкомов, председатели советов народных депутатов… Кровать была укрыта покрывалом – небрежно, просто набросили. Дверь в санузел была приоткрыта. Туалет небольшой, без душа, унитаз, прикрученный к стене сливной бачок. Ничего не оторвешь, никаких острых углов. Под потолком проходила вмурованная в стены труба. Этого хватило… Зрелище было печальным. Женщина в длинной ночной сорочке (очевидно, домашней) висела в петле. Ноги не доставали до крышки унитаза. Голова склонилась набок, глаза налились кровью. Руки покойницы висели плетьми.

Павел попятился, наступил на ногу Кларе Ильиничне. Женщина ойкнула, отступила. На ней лица не было.

– Вот такой ее и нашли… примерно час назад… На двери оконце, санитар посмотрел – больной не было, видимо, ушла в туалет. Через несколько минут снова посмотрел, вошел в палату удостовериться, что с пациенткой все в порядке…

– Ничего не трогали?

– Да боже упаси… Как увидела, кинулась звонить Ивану Валентиновичу.

– Что, по-вашему, случилось?

– Повесилась, вы не видите? – Женщина подавила истерические нотки. – Извините… В обязанности санитаров не входит постоянно следить за больными. Это физически невозможно. Она порвала простыню на полосы, скрутила их, связала, накинула на трубу… Не знаю, товарищ Горин, что еще сказать, просто нет слов… – Клара Ильинична замолчала.

– Игорь Леонидович, не надо сюда заходить, не пускайте Машу, умоляю вас… – прозвучал знакомый голос, открылась дверь.

Доктор Мясницкий вошел в палату, закрыл за собой дверь. Он был темнее ночи, губы у него дрожали. Доктор не выспался, еще не брился. Искоса глянув на присутствующих, он шагнул к санузлу, распахнул дверь, издал тяжелый вздох, похожий на стон. Прозвучало приглушенное ругательство. Снова покосился, буркнул: «Извините». Он не стал заходить, отступил. В дверной щели было видно посиневшее лицо висельницы.

– Клара Ильинична, дорогая, как вы это допустили? – У доктора от волнения просел голос. – Вы должны рассказать… Дьявол, не спал всю ночь, эти утомительные переезды… Я буду у себя, нужно выпить крепкого чая. Постараюсь увести отсюда Душениных.

Он вышел из палаты, даже не скрывая своей взволнованности. В коридоре шумели, доносился срывающийся голос Маши. Потом шум усилился, вошел эксперт Шефер с помощником.

– Доброе утро, – буркнул Борис Львович, бросая на кровать чемоданчик. – Цинично прозвучало, вы уж не подумайте…

Праздничного настроения, невзирая на Парад, не предвиделось. Шефер заглянул в санузел, покачал головой. Потом откинул покрывало, уставился на изорванную простыню.

– Что смотрите, Павел Андреевич? Заполняйте протокол осмотра места происшествия, раз вы здесь. А мы, с вашего позволения, поработаем. Гражданка, покиньте нас, – обратился он к помощнице Мясницкого. – Не думаю, что ваше присутствие нам поможет.

Женщина с готовностью убежала. Горин тоже вышел в коридор. Народ разошелся, только у дальней двери мялся санитар. Павел подавил желание закурить – все же больница. Вскоре к нему присоединился Шефер с невозмутимой миной.

– Прискорбно, Павел Андреевич, но все понятно, дело житейское. Криминала, думаю, нет, пациентка сама наложила на себя руки. Не хочу воображать, что творилось у нее в голове, не мое это дело. Тело можно снимать – и в морг. Пусть местные об этом позаботятся. Жалко, конечно… Люди сводят счеты с жизнью, как будто у них в запасе их еще две-три.

– Часто приходится выезжать на подобные случаи?

– Вы даже не представляете, насколько часто. Но в психбольницу приезжаем впервые, это что-то новенькое. Думаю, у жертвы наступила пронзительная ясность в голове. Настолько пронзительная, что ее захлестнуло… Позавчера, например, был вызов на улицу Красина. Молодая женщина, работница швейной фабрики. Почему не живется людям? В войну такого не было. Наглоталась таблеток – когда приехали медики, она уже коченеть начала. Лежала на кровати, а в глазах такое облегчение, просто светилась вся… Но переходим к текущему случаю. Посторонних следов не нашли, женщина была одна. В качестве веревки использовала простыню – она довольно крепкая. Узел вязала неумело, но все же справилась. Несложно перебросить простыню через трубу, завязать петлю. Ногой уперлась в выступ на стене, одной рукой обхватила трубу… Печально это, Павел Андреевич. Возможно, передумала, когда стала задыхаться, но обратного хода у нее не было, до трубы уже не дотянешься, до крышки унитаза – тоже. В общем, что сделано, то сделано… Вы уже составили протокол? Чего ждем?

Прибыли санитары с носилками, сняли тело. Павел при этом не присутствовал, видел, как уносили труп, укрытый простыней. На лестнице санитары столкнулись с Душениными. На Машу было страшно смотреть, лицо превратилось в застывшую маску. Санитарам пришлось остановиться. Когда Павел спускался по лестнице, они еще были там. Маша уткнулась в грудь отцу, подрагивала. Душенин беспомощно моргал, машинально гладил дочь по голове.

– Маша, Игорь Леонидович, мне так жаль… – Горин остановился, он готов был провалиться сквозь землю. Очевидно, чувство вины – что-то коллективное.

– Хорошо, Павел, что вы здесь… – Маша оторвалась от отца. – Проводите нас домой, пожалуйста.

Горин нерешительно мялся.

– Дочь, прекрати. – Игорь Леонидович беспокойно шевельнулся. – Павел Андреевич на работе, он не может в служебное время заниматься чужими личными делами. Все в порядке, Павел Андреевич, мы сами доедем, нас ждет шофер. А вы приходите к нам, когда настанет свободная минутка, обязательно приходите.

Он обнял дочь, повел ее вниз. Горин мрачно смотрел им вслед, а когда они скрылись, не удержался, закурил.

Перед уходом он заглянул к Мясницкому. Доктор сидел за столом, отрешенно смотрел в стену. Спохватился, задвинул ящик стола, в котором что-то выразительно звякнуло. Крепкий чай он тоже пил – на столе стоял пустой стакан в «железнодорожном» подстаканнике.

– Да, да, проходите, Павел Андреевич, присаживайтесь. Может быть, хотите?.. За упокой души, так сказать.

– Спасибо, Иван Валентинович, я на службе. – Павел присел.

– Так и я на службе. – Доктор с сожалением покосился на задвинутый ящик. – Оглушительное фиаско, Павел Андреевич. Вся моя методика потерпела поражение. И что теперь прикажете делать? Как смотреть в глаза Душениным? Плюс шумиха, которая обязательно будет. Не подумайте, я вовсе не жестокосердный эгоист… Всего на сутки уехал. – Доктор снова приглушенно ругнулся, угрюмо уставился на собеседника. – Скажите, что можно сделать, если человек решил уйти из жизни? Он все равно