В пылу разговора они обе не услышали, как тихо открылась входная дверь, как Надежда Федоровна пристраивала на низенькой тумбочке в прихожей сумки с продуктами, как топталась у зеркала, снимая с головы теплую шапку. И вздрогнули обе от ее могучего окрика, когда она нарисовалась в дверях кухни, как грозный командор. Даша даже поначалу ни глазам своим, ни ушам не поверила. Тишайшая бабушка Надя – и так может кричать? Да не может этого быть! Уж не глюки ли у нее начались, в самом деле…

– Капустина! Да как вы посмели еще и в дом ко мне заявиться! Немедленно убирайтесь! Что это за наглость такая, в самом деле? – полувизгом-полуметаллом звучал ее голос, мечась по маленькому пространству кухни. – Немедленно покиньте помещение, Капустина! Расселась тут!

– Надежда Федоровна, я не хотела… Я только согреться немного… – лепетала перепуганная вусмерть Марина, отступая по стеночке к двери. – Вот, внучка ваша меня пригласила… Выслушайте меня, Надежда Федоровна…

– Не собираюсь я вас выслушивать, Капустина! Как вы не понимаете, ей-богу? Решение по вам уже принято, и ребенка вам больше не отдадут. Чего вы все ходите, как неприкаянная? Раньше, раньше надо было думать! Да еще и домой ко мне заявились! Вот наглость какая!

– Да меня же даже не выслушали! – отчаянно заломив руки, прокричала Марина.

– И правильно, что не выслушали. Вам что, ребенок игрушка, да? Один раз в детдом сдала, второй раз…

– У меня были причины… Выслушайте…

– А я вам говорю: немедленно покиньте помещение!

– Бабушка, вы чего… – наконец смогла прийти в себя оглушенная ее криком Даша. – Вы чего так на человека кричите? Она же сейчас беззащитна перед вами, у нее горе… У нее душа болит…

– Дашенька, иди в комнату, пожалуйста, – резко снизила голос до змеиного шипения Надежда Федоровна. – Я лучше знаю, что делаю. Это работа моя, Дашенька…

– Ничего себе… – растерянно пожала плечами Даша. – Так орать на людей – работа?! Да вы что, бабушка… Как подменили вас…

– Иди к себе в комнату, Даша! – едва сдерживаясь, пророкотала глухо Надежда Федоровна. – Тебя все это никак не касается!

– Нет, касается! – встала из-за стола Даша. – Как раз и касается! Надо отдать этой женщине ребенка, бабушка!

– Что?! – удивленно уставилась на нее Надежда Федоровна и даже будто стушевалась слегка. – Что ты такое говоришь, Дашенька? И вообще, успокойся, тебе нельзя волноваться…

– А тоской потом изводиться, как эта вот бедная женщина, мне можно? Вы об этом с мамой подумали? Почему вы это в расчет не берете? Почему вы эту женщину даже не выслушали, сразу орать начали? Она пришла в ноги кинуться, а вы орете… Понятно, что ответить она вам ничем не сумеет! Да она очень любит свою дочку, между прочим!

Даша вдруг, сама от себя не ожидая, расплакалась громко, почти с истерикой. Надежда Федоровна, вмиг подрастеряв весь свой воинственный настрой, стояла, прижавшись к стенке, хватала воздух ртом, как рыбина, только что вытащенная из пруда на берег. Потом, оторвавшись, осела на кухонный колченогий стульчик, проводила глазами ринувшуюся с кухни внучку. Уже почти выскочив из кухонного проема, Даша развернула к ней красное зареванное лицо, проговорила, икая:

– А вы! Вы только притворяетесь доброй! А на самом деле? И не доброта это вовсе! Все, все вы только притворяетесь добрыми!

– Успокойся, Дашенька… Что ты… – в спину ей пролепетала Надежда Федоровна, но Даша ее уже не услышала. Выбежала в прихожую и, поняв, что Марина уже оделась и выскочила за дверь, заплакала и того горше. Подскочив к окну, она увидела, как женщина быстро вышла из подъезда и пошла прочь, на ходу застегивая «молнию» мешковатой толстой куртки. Ноги ее заплетались, и, запнувшись, она чуть не рухнула на скамейку, на которой важно восседала баба Люба, покачивая ногами-бревнами в мужских кальсонах и неизбежных чесучовых, порезанных для удобства отекших ног ботах. Было видно, как баба Люба заплюхала толстыми губами, злобно на нее ругаясь, как замахала руками сердито, как шарахнулась от нее пугливо, как заяц, бедная Марина… Комок жалости то ли к себе, то ли к этой несчастной женщине снова прокатился по горлу горячим железом, ударил больно в голову. Она еще долго стояла у окна, прижав кулачки к пылающим щекам, потом обернулась на голос вошедшей в комнату Надежды Федоровны… и поразилась новой метаморфозе. Вернее, обратной. Ее бабушка снова была прежней. То есть сплошным ласковым вопросительным знаком была, улыбалась ей ямочками на пухлых отвислых розовых щечках, смотрела по-прежнему несмело, будто даже заискивающе.

– Ужинать будем, Дашенька? Ты как себя чувствуешь? Лучше уже? Надо к завтрашнему дню выздороветь, завтра Катя тех людей привезет…

– Каких людей, бабушка?

– Ну, с которыми ты договор о суррогатном якобы материнстве подпишешь… Они с тобой познакомиться хотят…

– Я не хочу.

– Чего ты не хочешь?

– Я не хочу ни с кем знакомиться! Оставьте меня в покое! Я еще болею, в конце концов! И вообще, я еще ничего не решила!

– То есть как это не решила? Ты что, Дашенька? Ты не говори так… Не пугай меня. Мы должны все сделать так, как мама придумала…

– Не хочу! Не хочу! Не надо ничего за меня придумывать! Отстаньте от меня! – снова закричала она жалобно и слезливо. И в то же время устало как-то, как смертельно раненная птица, будто сил на сопротивление совсем у нее не осталось.

Закрыв лицо руками, торопливо прошла мимо растерянной Надежды Федоровны и скрылась в своей комнате, захлопнув за собой пяткой дверь. Видимо, все-таки плохо захлопнула, потому что донеслось вскоре в ее комнату бабушкино встревоженное:

– Алена! Аленушка! Приезжай, пожалуйста, побыстрее! Я совсем не знаю, что с ней делать… Что? У нее истерики такие непонятные… И на пустом абсолютно месте, главное! Говорит, ничего еще не решила… Да, да, так и говорит… Приедешь? Ну, слава богу…

Даша проплакала весь вечер, уткнувшись лицом в подушку, а потом уснула крепко, как спится всегда после долгих обильных слез. Снилась Даше всю ночь неведомая ей маленькая Лерочка с синими огромными бантами, смотрела на нее разными взглядами – то виноватым Марининым, то вопросительным бабушкиным, то не знающим сомнений маминым, а то ни с того ни с сего иконописными тревожными глазами Наташи Егоровой вдруг уставилась…

Поздним уже утром ее разбудил Наташин звонок – не зря, видно, приснилась. Услышав голос подруги, Даша снова чуть не расплакалась в трубку, но тут же и взяла себя в руки. И в самом деле, сколько ж можно слезы лить.

– Даша, ты на меня обижаешься? Не обижайся, Даш… – выпалила Наташа в трубку, даже не поздоровавшись. – Ну чего нам так расставаться по-глупому? Ты прости меня, если обидела. В конце концов, каждый в жизни поступает не так, как хочется, а как нужно…

– Погоди, Наташ… – растерялась вдруг Даша. – Я не поняла, почему расставаться-то?

– Ну как почему? Уезжаю ведь я, Даша. Завтра Костик с дядей Володей да со Светой за мной приедут.