передать привет фра Джироламо (Савонароле); это была стандартная для того времени шутка чужеземца над флорентийцем, ведь большинству представлялось нелепым и абсурдным, что целый город попал под власть обыкновенного проповедника, – особенно потешались над флорентийцами римляне, где как раз готовились нанести заключительный удар по его теократической республике.

В тот год в Центральной Италии выдалась суровая зима. 17 февраля Ландуччи отметил, что холод «пробирает до костей» и что морозы длятся уже два месяца[312]. В горах Каррары, вероятно, царила невыносимая стужа, и если вырубить мраморную глыбу из горного склона резцами и клиньями, а потом спустить по крутому обрыву на платформе, напоминающей сани и называемой lizza, и всегда-то было трудно и зачастую опасно, то теперь почти равнялось подвигу.

После 9 февраля Микеланджело возместили расходы на уздечку и упряжь для лошади, на которой предстояло отвезти мрамор, а значит, глыбу благополучно спустили вниз с гор и смогли перегрузить с волокуши на телегу[313]. После этого Микеланджело вернулся в Рим, по пути заглянув во Флоренцию, ведь он привез с собой ответ Буонаррото на письмо Пьеро. Вероятно, идя по городу, он стал свидетелем самого последнего, самого крупного сожжения предметов роскоши, устроенного фанатичными молодыми приверженцами Савонаролы. 27 февраля на Пьяцца делла Синьория был сложен гигантский костер из «обнаженных статуй, настольных игр, еретических книг… и тому подобных свидетельств праздности и тщеславия, общей стоимостью в тысячи флоринов»[314]. Сожжение диавольских предметов сопровождалось процессиями, состоящими из несущих крест мальчиков.

10 марта Пьеро д’Арджента вновь написал Буонаррото. Микеланджело вернулся в Рим, но мрамор еще не привезли. Более никаких новостей в Риме нет, писал Пьеро, вот только накануне девятерых человек забили в колодки, а еще пятерых повесили[315].

Трагедия Савонаролы неумолимо приближалась к развязке. Папа Александр VI решил во что бы то ни стало уничтожить его; под неослабевающим давлением из Рима проповедник быстро терял сторонников во Флоренции. По словам Пьеро д’Арджента, «серафический брат Джироламо сделался в Риме притчей во языцех, – и все только наперебой и твердят, что он еретик до мозга костей»[316].

Пьеро заочно приглашал Савонаролу в Рим, где его «канонизируют», намекая, скорее всего, на то, что его заживо сожгут на костре на Кампо деи Фьори, в двух шагах от Изола Галли, где жил и работал Микеланджело. Там регулярно совершались жестокие казни. Так, 7 апреля 1498 года на Кампо деи Фьори состоялась особенно чудовищная экзекуция – казнь мавританского, возможно чернокожего, слуги куртизанки по имени Курсетта. Он имел обыкновение расхаживать, облачившись в женские одеяния, величая себя «испанкой Варварой» и творя мерзости, о природе которых церемониймейстер папского двора Иоганн Бурхард, оставивший описание этих событий, мог только догадываться. «Испанку Варвару» привезли на Кампо деи Фьори, задрав подол, дабы всякий мог узреть его тестикулы, и предали огню у позорного столба (хотя костер удалось разжечь не сразу, из-за того что дерево сильно отсырело после проливных дождей)[317].

Пьеро д’Арджента полагал подобные зрелища приятным развлечением, помогающим отвлечься от серых будней, и такую точку зрения, видимо, разделяло в то время большинство. Что думал на сей счет Микеланджело, неизвестно, однако, насколько мы можем судить по его творчеству, созерцание пыток и казней производило на него глубокое впечатление. Образы, запечатленные им в камне или на бумаге, а также в стихотворных строках, часто воссоздают картины наказаний и заключения в темницу. Путы, пытки и плен часто выступают в его творчестве метафорами жестокой судьбы лирического героя – отвергнутого возлюбленного, а иногда и злосчастного жребия человечества в целом. Около 1544–1545 годов он начинает один из своих мадригалов словами: «Из здания суда на место казни / Препровождаем стражей, лиходей, / Угрюм и лют, влачится не бодрей, / Чем я на смерть, исполненный боязни»[318].

Трудно отделаться от ощущения, что Микеланджело был раздираем психологическими противоречиями. Самые сильные эротические чувства, которые ему доводилось испытывать, осуждала как греховные Церковь, а учение Католической церкви он разделял; если же строго применять закон, что на практике происходило редко, то такие чувства карались смертью. Подобное положение вещей, по-видимому, мало волновало многих его современников, в том числе высших церковных иерархов, но для серьезного, благочестивого Микеланджело являло источник терзаний.

А Джироламо Савонарола тем временем стремительно шел к неизбежному кровавому финалу. В марте он утратил поддержку флорентийцев из-за прискорбного и неловкого недоразумения. Францисканцы из монастыря Санта-Кроче вызвали доминиканцев Савонаролы на испытание огнем, чая установить, кто из них более заслуживает благоволения Божия. 6 апреля ордалия закончилась ничем. Перед палаццо делла Синьория установили сложную деревянную конструкцию, обложив хворостом, облив смолой и маслом и начинив порохом. Помощник Савонаролы фра Доменико да Пеша вызвался пройти сквозь огонь, но францисканцы стали возражать против такого «делегирования полномочий», а под конец пошел дождь[319].

В итоге никто так и не шагнул в пламя, но Савонарола все равно был посрамлен. Флорентийцы ожидали чуда, но чудо не было им ниспослано. На следующий день монастырь Сан-Марко осадила толпа; Савонаролу[320] и его заместителей взяли в плен. Он был подвергнут пыткам, принужден признать себя лжецом и еретиком, отрекся от своих показаний, снова подвергнут пыткам и наконец повешен вместе с двумя своими приверженцами 23 мая. Затем тела их были сожжены, а пепел Савонаролы развеян по ветру, дабы его останки не почитали как святые мощи. Этот замысел не удался. Смерть доминиканца ознаменовала конец целой эпохи флорентийской истории, но культ Савонаролы только зарождался.

* * *

7 апреля, в тот самый день, когда сожгли на костре «испанку Варвару», кардинал де Билер написал приорам – членам Синьории, которые как раз с пристрастием допрашивали Савонаролу[321]. Де Билер попросил приоров помочь с транспортировкой камня для его «Пьеты». Он пожаловался, что «uno nostro» (одному из его слуг) бесконечно препятствуют, не давая добывать и перевозить мрамор. Возможно, препоны ему чинили из-за экспортного налога, который ввел на вывоз мрамора из своих земель и неуклонно повышал граф Альберико, маркиз Массы и Каррары. Из-за непрестанных отсрочек Микеланджело продолжал выплачивать деньги за перевозку мрамора более двух месяцев, пока тот плыл до устья Тибра; наконец в июне камень был выгружен в порту Рипа. Ожидая прибытия мрамора, Микеланджело, видимо, детально обдумывал замысел новой скульптуры.

Одна из наиболее странных особенностей «Пьеты» – это возраст Девы Марии. На вид она подросток, в крайнем случае ей чуть больше двадцати. К тому времени, как Кондиви приступил к своему «Жизнеописанию Микельаньоло», то есть к середине XVI столетия, эта необычная черта скульптуры