— Душевное равновесие, — тотчас же ответил Фризское Чудовище, — фюрер обретет, только лично исследовав, как именно создаются воины будущего, воины уже Четвертого рейха. Сейчас его интересует только это. А значит, его знакомство с «Регенвурмлагерем» лучше всего начинать с самого богоугодного нашего заведения — зомби-морга, которым ведает унтерштурм-апостол Устке.

Услышав это, «унтерштурм-апостол» и все присутствовавшие иронично улыбнулись. Не так уж часто в речи Фризского Чудовища проявлялись хоть какие-то проблески юмора. Сам унтерштурмфюрер СС доктор Устке тоже кисловато ухмыльнулся. В отличие от других офицеров, он прекрасно знал, что на самом деле юмор этот прорезается у начальника «Лаборатории призраков» значительно чаще, вот только становится он все более мрачным.

— И в котором полуумерщвленные русские томятся в ожидании своего полувоскрешения, — поддержал он идею шефа. — Это страшносудное видение способно было впечатлить даже Скорцени.

— Если только его вообще способно что-либо впечатлить, — усомнился адъютант Удо Вольраб. — И вообще, я думаю, что после инспекционной поездки Скорцени визиты всех других высоких особ нам уже не страшны.

— Не слишком ли смело, гауптштурмфюрер? — едва слышно проговорил Устке.

— Когда речь заходит о Скорцени, смелостью следует считать даже его нерешительность.

— Я не о Скорцени, — с дрожью в голосе уточнил Устке. — О фюрере.

— По-настоящему о фюрере теперь только тогда и говорят, когда речь идет об Отто Скорцени, — назидательно просветил его адъютант коменданта.

— Вот только знает ли об этом сам фюрер? — усомнился Устке, воспользовавшись тем, что фон Риттер никак не реагирует на их словесную дуэль.

Ни для кого из офицеров лагеря не было секретом, что хранитель зомби-морга панически боялся начальства, точнее сказать, всякого нового офицера СС, гестапо или СД, который объявлялся в «Реген-вурмлагере». Первой его реакцией на такое появление всегда было стремление спрятаться и ни за что не показываться. Причем комплекс этот развился у унтерштурмфюрера не на пустом месте.

И при вступлении в Черный орден СС, и накануне присвоения ему чина офицера СС, Устке проходил жесточайшую проверку «на арийскую наследственность» и всегда поражал «специалистов по арийской крови» чистотой этой самой... крови. Ее исключительной арийской голубизной. И в самом деле, его родословная по материнской и отцовской линиям отчетливо прослеживалась вплоть до конца XV века, и во всех звеньях и поколениях ее передавалась исключительно германская и исключительно аристократическая «генетика».

Один из профессоров секретного гиммлеровского «Института чистоты расы» даже воскликнул: «Вряд ли в Германии отыщется еще один род с таким шлейфом документального подтверждения арийской чистоты этнической и аристократической родословной, как у графа Устке! И вряд ли найдется такой офицер гестапо, который, взглянув на лицо чистокровного арийца Устке, поверит хотя бы одной записи в этой родословной. Ибо это лицо местечкового еврея со всеми признаками физического и интеллектуального вырождения».

На вопрос: «Почему так произошло?», конечно, не смог бы ответить теперь даже Господь Бог. Но это было настолько очевидным, что любой гестаповец, любой офицер СС, с которым графу Устке приходилось сталкиваться на улице или в пивной Берлина, инстинктивно хватался за кобуру пистолета. Его столько раз задерживало гестапо и ему столько раз приходилось доказывать свою принадлежность к одному из аристократических арийских родов, чей далекий предок еще в 1495 году был возведен даже в княжеское достоинство Римской империи германской нации, что теперь у него выработался рефлекс ужаса при виде всякого «свежего» черного мундира. Вдруг и он начнет срывать с себя кобуру?!

Фон Риттер знал об этих страхах Устке не понаслышке. Однажды тот сам признался ему в этой гестапофобии и сам же объяснил ее происхождение. Причем сделал это сразу же, как только фон Риттер сменил на посту коменданта штандартенфюрера Овербека. Рассказал все как есть, показал документ, выданный «Институтом чистоты расы», и нотариально заверенную копию фамильной родословной. Это стало упреждающим ударом. Ему невыносимо было думать, что «свежий черный мундир» теперь будет восседать в кабинете коменданта и проницательно всматриваться в черты его лица всякий раз, когда начальник «Лаборатории призраков» предстанет пред его очами,

— Понимаю, теперь, когда штандартенфюрер оказался не у дел, защитника вы ищете в лице своего нового начальника.

Вместо того, чтобы сразу же подтвердить эту банальную догадку, граф Устке — сын графа, внук маркграфа и правнук штадт-графа[35]— с дрожью в коленках присматривался к откровенно монголоидному лицу барона фон Риттера. И только когда тот понял, что именно так заинтересовало начальника «Лаборатории призраков» и завсегдатая подвалов гестапо, Устке наконец изрек фразу, которая навсегда установила барьер между ним и комендантом.

— Насколько я понимаю, теперь уже не только как у начальника. Поскольку вы, барон, с вашей... гм-гм — нерешительно пожевал он губами, — неординарной для Германии внешностью, как никто другой, должны понимать меня.

Реакция оказалась вполне предсказуемой.

— А не пошли бы вы отсюда, господин граф?! — Но, поскольку Устке замешкался, фон Риттер взревел, как разбуженный посреди январской стужи медведь. — Я сказал тебе: «Пшел вон!». И никогда впредь не вздумай титуловать себя графом, — прорычал бригаденфюрер, уже когда Устке оказался за порогом.

— Именно таким образом всякий раз избавлялись от меня высшие чины гестапо, как только открывали для себя, что человек с лицом вырождающегося местечкового еврея на самом деле оказывается единственным по-настоящему чистым арийцем во всем рейхе. «Допотопно чистым» — как выразился один из гестаповских чинов.

— И все же вы не достойны титула своих благородных предков, — немного успокоившись, но все еще довольно агрессивно изрек комендант «СС-Франконии». Очень уж задел бригаденфюрера намек Устке на его, барона фон Риттера, близость с монголоидами. — Потому что у тебя не было и быть не могло благородных предков! Никогда! Ибо такова воля Германии!

Правда, до сих пор для Устке остается загадкой, почему никогда больше комендант к этому разговору не возвращался, и вообще вел себя так, словно ничего особенного в тот день не произошло.

Фон Риттер решительно прошелся по кабинету. Это была походка полководца, который, выстроив своих генералов, вот-вот должен был отдать приказ о начале общего наступления на позиции врага.