— Эй, метелка, ты за кого себя держишь?

Смена декораций: теперь я превратилась в Круэллу[68]. Что ж, я вошла в роль и мягким, елейным голоском очень светской дамы отбрила его так, словно нажала на клавишу автоматического стирания записи:

— А вы, Махмуд, будьте повежливей. Лучше сбегайте-ка мне за кофе.

Я ожидала, что он засуетится и забормочет: «Пардон, пардон». Как бы не так!

В ответ он посулил, что «употребит» меня еще до утра. Я не верю в отложенные угрозы, но на всякий случай — вдруг он и впрямь попытается перейти к действию — вежливо попросила его не забыть натянуть свой мини-презерватив. Не знаю, что я сказала такого обидного, но он ринулся на меня, и я уже собралась было воткнуть ему в глаз палец до локтя, как вдруг он отлетел к стене. Это мой рыцарь-пакистанец отвесил ему зверскую затрещину, и бедный парень рухнул на свою деревянную койку. Сделав вид, что ничего особенного не произошло, я растянулась на своей. Но так и не смогла сомкнуть глаз. Мне досталось место рядом с пьяным клошаром. О запахе я уж не говорю. Но храпел он громче парового котла. Так что пришлось бодрствовать. Тщетно я пыталась привести в порядок мысли. Измученная до последней степени, я уже предвидела, как явлюсь на схватку с Лекорром грязной, вонючей замарашкой. В конце концов боги сжалились надо мной: в три часа ночи подоспел Зорро, иначе говоря, мэтр Кола.

Он держался так, словно считал нашу встречу вполне естественной. Привыкнув к свиданиям такого рода, он принес мне зубную щетку и пасту, а также баночку икры, тарталетку с клубникой и серебряную чайную ложечку. Пока я смаковала по зернышку этот ужин, он задавал мне ритуальные вопросы: плохо ли с вами обращались, о чем спрашивали полицейские, кому нужно позвонить от вас? Поскольку нам дали всего двадцать минут, я успела только пожаловаться на гнусное соседство в камере, и его попросили удалиться. К счастью, полицейские относились к нему благосклонно, и он добился, чтобы меня перевели в другую камеру, одиночную. Едва за мной заперли дверь, как я заснула без задних ног. Сон пока еще мне подчинялся. Можно сказать, что у меня здоровая натура. Она помогала мне держаться стойко.

В 10 часов утра меня снова повели к инспектору Грандому. Он хотел задать мне дополнительные вопросы о «Пуату»: кто подписывал мой контракт о приеме на работу, на каком этаже находился мой кабинет, почему я уволилась? Мои ответы были неспешны, как капли воды, падающие из плохо закрытого крана, — не потому, что я не желала говорить, просто я из осторожности взвешивала каждое свое слово, чтобы позже оно не обернулось против меня. При этом я старалась как можно меньше лгать, чтобы избежать риска быть впоследствии разоблаченной. Тем не менее я бесстрашно и нагло соврала, заявив, что вовсе не уходила по собственному желанию. Меня уволили. Причем совершенно неожиданно! Это уверенное заявление понравилось инспектору. И в награду он послал за щеткой для волос, которую я уже час как безуспешно требовала у него. Наконец где-то в полдень он заказал для меня сэндвич и бутылочку Cola Light, проводил в коридор, учтиво попрощался и, как я полагаю, передал мое дело Лекорру.

Во всяком случае, в пять часов дня, когда меня перевели во Дворец правосудия, мое досье уже было у мэтра Кола. Он медленно перелистывал страницы с таким сокрушенным видом, словно сдирал повязки с ран и словно каждый документ причинял ему еще больше страданий, чем предыдущий. Он встал, чтобы пожать мне руку — с видом врача, щупающего пульс больному, — и без всяких комментариев разложил передо мной листки, которые успел прочесть: два анонимных письма на бумаге с логотипом «Пуату» с рассказом о моих связях с Дармоном и советом обратить на это особое внимание, отчет инспектора Грандома о моем допросе и свидетельство консьержки из моего нового дома о ремонтных работах в квартире и приемах, которые я там устраивала… Только и всего?! Я ожидала гораздо худшего. И, не понимая, почему у моего защитника такая похоронная мина, попыталась его ободрить:

— Никакой трагедии тут нет. И ничего неожиданного я не увидела. По-моему, сегодня вечером мы с вами будем ужинать у «Липпа». Давайте считать, что я просто совершила экскурсию по бедным кварталам. Это очень поучительно.

Но тут он поднял голову, и мне почудилось, будто за мной уже навеки захлопнулась дверь камеры. Он смотрел на меня как на сумасшедшую, сбежавшую из психушки, и привел в чувство, заговорив бережным тоном профессора медицины, объявляющего пациенту, что у того обнаружена злокачественная опухоль:

— С некоторых пор французские судьи открыли для себя одну весьма заманчивую статью — злоупотребление общественными фондами. Они просто упиваются этим видом преступления, которое позволяет им каждодневно ощущать реальность своей власти. Неожиданно в их затхлых кабинетах заговорили большие деньги, а они могут их не бояться! Ваше положение крайне серьезно. И не оттого, что Ариэль де Кергантелек персонально интересует Мишеля Лекорра. А оттого, что через вас он сможет потопить Поля Сен-Клода и бросить тень на Александра Дармона. Весьма сожалею, но должен сказать, что, если нынче вечером нам с вами удастся попасть к «Липпу», я сочту это чудом. Хотя… и это возможно. Все возможно.

Вслед за чем, желая сделать это возможное менее невозможным, он оставил меня и пошел совещаться с прокурором Республики. Если этот всемогущий чиновник потребует моего задержания, я пропала. Уф, слава богу! Мэтр Кола вернулся с заверением, что все в порядке. Этого было достаточно, чтобы я воспрянула духом. Как мало нужно человеку для счастья: я вошла в кабинет Мишеля Лекорра скорее героиней романа, нежели обвиняемой. Без всяких особых страхов. Напротив, будущая схватка меня даже возбуждала. Я переживала подлинное приключение. Но мне очень скоро пришлось разочароваться.

Уже сама обстановка повергала в уныние. Занавеси были красные, но не такого оттенка, как у Valentino. Стены серые, но отнюдь не прославленного серого цвета Dior. Здесь все выглядело обветшалым и враждебным. Пять минут назад я воображала себя Джулией Робертс в фильме Сиднея Поллака, но, увы, я попала в роман Бальзака. Ну а что касается самого Дракулы, он вел себя точно так же, как и вчера: ни единого слова, ни единого взгляда. Мэтр Кола и я стояли перед ним, но он явно не собирался замечать это. Когда же мы попросили разрешения сесть, он притворился удивленным:

— Что такое? Вас не устраивают наши стулья?

Да, он прекрасно умел создавать нужную атмосферу. А именно атмосферу неприкрытой враждебности. Прошло еще две-три минуты, а он все сидел, уткнувшись носом в бумаги и перечитывая мое досье с таким видом, будто копался в помойке. Я его не торопила. Все равно мне было велено молчать. Мэтр Кола заранее разработал нашу с ним стратегию поведения:

— В любом случае мы его ни в чем не убедим. И значит, на этой стадии объясняться бессмысленно. И так же бессмысленно идти против течения. Пускай оно несет нас куда хочет. Посмотрим, где собака зарыта, и тихонечко, незаметно отступим на безопасное расстояние. Не произносите ничьих имен. Если следователь заговорит о ваших путешествиях или миссиях, передайте слово мне…