Мы углубились в лес по просеке, когда у нас над головой появился русский истребитель. Пронзительный вой его двигателя быстро превратился в отдаленное нудное жужжание, словно летчик увел свой самолет, не желая нас замечать. Вскоре истребитель превратился в темную точку высоко в небе, которая потом, стремительно увеличиваясь, помчалась к нам. Я приказал двум своим пулеметным расчетам приготовиться к отражению атаки с воздуха. Как предписывал устав в подобных обстоятельствах, специально назначенный боец пулеметного расчета, «второй номер», становился своеобразной «пулеметной турелью», удерживая у себя на плече ствол пулемета, ведущего огонь по самолету. Однако в этом случае едва авиационные пушки открыли огонь, как в самый критический момент у злополучного «второго номера» сдали нервы. Он нагнулся, стараясь укрыться от огня, и схватился за ствол пулемета, который держал на плече. Каким-то образом ствол уперся ему в затылок в ту секунду, когда раздалась очередь. Солдат повалился ничком на землю, очередью ему снесло полголовы, но он все еще был жив. Его товарищ, нажавший на гашетку пулемета, жалобно закричал: «Санитары! Санитары!»

Через несколько секунд к тяжелораненому солдату подбежал санитар. Затем по телефону вызвали из тыла мотоцикл с коляской и попросили поторопиться. Пулеметчик с мертвенно-белым лицом мог только наблюдать за тем, как его товарища укладывали в коляску и оказывали первую помощь. В очередной раз небольшая дистанция между жизнью и смертью дала себя знать в этом несчастном случае.

Обычно мы вели боевые действия и тренировались маленькими отделениями, в которых солдаты были связаны друг с другом узами доверия и дружбы, и бойцы каждого отделения были очень привязаны к своим товарищам. Поэтому потерять товарища так, как это случилось сейчас, означало страшное потрясение для солдата, нажавшего на спусковой крючок. Поэтому во избежание подобных инцидентов в дальнейшем при отражении воздушных атак солдат, державший пулемет на плечах, всегда стоял лицом к тому, кто вел огонь. Благодаря этому «второй номер» не видел атакующий самолет и был менее подвержен риску впасть в панику.

3 или 4 июля мы заняли позиции в окопах, из-за проливных дождей превратившихся в жуткие грязные канавы. Мы были неплохо укрыты от врага, однако наши батальоны немало пострадали от тяжелых артиллерийских обстрелов, пока обстановка несколько не стабилизировалась. Под небом, усыпанным звездами, равнодушными к судьбам людей, мы ожидали сигнала к началу наступления. Ночь стояла теплая, но временами все мое тело охватывал волнительный озноб. Как обычно бывало перед важными сражениями, появился офицер, чтобы подбодрить нас и дать последние указания.

– Наша первоначальная цель – Тетеревино, – объявил он. – Удачи вам, и помните, чье имя мы носим у себя на рукавах: мы сражаемся за фюрера, за Германию.

Вскоре после этого ночную тишину нарушило ворчание и гул тяжелых двигателей – это наши танковые части выдвигались на исходные рубежи.

Часы тянулись медленно. В ожидании наступления я все больше впадал в беспокойство и нервничал. Страх и чувство голода, липкие ладони – все это вызывало неприятную тяжесть внизу живота. Я волновался больше, чем обычно, возможно, из-за несчастного случая, когда так нелепо погиб наш пулеметчик. Наконец, незадолго до первых лучей солнца, пришел приказ двигаться вперед.

Вечером первого дня наступления мы закрепились на прочных рубежах вблизи от какой-то деревни. Благодаря тому, что тяжелые дневные сражения завершились, мы бросились в траншеи, не обращая внимания на сполохи огня, взрывы и гул артиллерии, раздававшиеся всего в нескольких километрах к востоку.

На следующий день под ярким солнцем мы 3 или 4 километра двигались за танковым клином, выдвигавшимся в направлении Тетеревина. Вслед за плотным строем бронетанкового соединения мы успешно преодолевали оборонительные линии русских с мощными фортификационными сооружениями, обширными минными ПОЛЯМИ и позициями противотанковой артиллерии. Во время боя справа ко мне подбежал один из моих товарищей. На лице у него застыло выражение ужаса. Судя по движению губ, он что-то кричал, но его слова заглушал оглушительный грохот сражения. В следующее мгновение противотанковый снаряд, возможно выпущенный по настильной траектории из нашего же орудия, попал в солдата и пробил у него в груди дыру размером с кулак. Пробежав еще несколько шагов, он рухнул на землю. Еще одно тело, и только…

На вершине невысокого холма появился отряд советских танков и замер на месте. Они сразу же попали под обстрел наших «Тигров». Одна из «тридцатьчетверок» получила прямое попадание: ее башню подбросило столбом огня, после чего она рухнула на землю. Над искореженным танком поднялось идеально круглое кольцо дыма – характерный признак того, что в танке взорвались боеприпасы. Советские танки поспешили вступить в бой с «Тиграми», но это горячее сражение русские тут же проиграли[31].

Мы продвигались к вершине холма в клубах черного дыма и наткнулись на дымящиеся останки танка «Тигр». Тошнотворная вонь горящей стали и жареной человеческой плоти комком подкатила у меня к горлу. Танковая башня была изрыта кратерами в тех местах, где в нее попали снаряды советских танков. Я насчитал около дюжины попаданий, каждое из которых должно было порвать нервы нашим танкистам. У самого основания башни имелось аккуратное отверстие, окруженное серебристыми металлическими каплями, – это танковая броня расплавилась подобно воску. Судя по всему, в конце концов русский снаряд все-таки нашел слабое место. В окрестных полях горели шесть советских танков, а вокруг них пылала трава. Мне стало понятно, что экипаж «Тигра» героически отбивался от целого отряда Т-34, пока не получил смертельное попадание. Судя по тому, что следов внутреннего взрыва не было, немецкий экипаж погиб после того, как у него кончились боеприпасы.

11 июля 1943 года наше сильно поредевшее и измотанное (как и весь «Лейбштандарт») подразделение достигло окраины леса неподалеку от Прохоровки. Мне суждено было хорошо запомнить тот день. Утро выдалось крайне неприятным, с нудным дождем и пронизывающим ветром. К середине дня 4-я рота получила приказ оказать помощь в зачистке от русских лесного массива. Мощный заградительный огонь вражеской артиллерии задержал наше продвижение через густую растительность. Упрямо двигаясь вперед, мы отчаянно пытались укрыться от осколков снарядов, пока наконец не приблизились к узкой зигзагообразной траншее русской обороны. Такие окопы были прекрасной защитой от осколков. К этой минуте из 12 человек, которые составляли два моих пулеметных расчета, в строю оставалось лишь 7 бойцов. Постоянные оглушительные разрывы снарядов не давали поговорить, не оставляли места для страха, для мыслей о прошлом и будущем. Мы просто спрыгнули во вражескую траншею.

Снаряды визжали у нас над головой. Один из них разорвался совсем рядом, и в легких у меня не осталось воздуха. Сразу же сверху на нас посыпался град камней и земли. Упавшие в мокрую траву осколки раскаленного железа громко шипели. Неподалеку снаряд угодил в толстое дерево. Ствол в три обхвата исчез в ослепительной вспышке света. А затем на лесную подстилку обрушился дождь щепок. Прямо надо мной взорвался очередной снаряд, и тут же что-то ударило меня в левое плечо. Почувствовав внезапное головокружение, я опустился на дно траншеи. Зрение у меня затуманилось, а звуки стали слышаться так, будто уши забило ватой. До меня донеслись голоса моих товарищей: