— Она сама пришла, — Лана торжествующе улыбается, — ты ей нахрен не нужен, Влади. Она только и грезит тем моментом, когда сможет от тебя сбежать.

У меня в животе ворочается что-то ледяное.

Я осознаю, что до сих пор держу свои руки на плечах Ветрова. И стою за его спиной. И не хочу из-за неё выходить. Тут безопаснее.

Но это так нечестно. Ведь Лана сказала правду…

Я разжимаю пальцы. Как будто снова падаю в ледяную воду. Ничего. Я тут давно. Привычная. Обманчивые опоры мне ни к чему. И пользоваться Ветровым я не буду.

— Степа, курицу на кухню, я сказал, — мне кажется, или тон Ветрова словил новый уровень раздраженности? — до приезда ментов вообще её видеть не хочу. И пробейте, чья это квартира. Наверняка её, Городецкий не рискнул бы прятать у себя.

У Ланы от этого оскорбления вспыхивают щеки. И её последний взгляд, посланный в моем направлении, мне категорически не нравится.

Ветров резко разворачивается ко мне.

Ох.

Острый взгляд. Ветров будто мажет по моему лицу раскаленным углем. Пальцы Владислава Каримовича касаются моего подбородка. Принуждая не отводить взгляд.

— Ничего мне сказать, не хочешь, Цветочек? — сухо и деловито интересуется он, будто и не было никаких слов Ланы.

— С-спасибо? — действительно с трудом выдавливаю я. — С-спасибо, В-влад.

Это было непросто. Но ведь правда — есть за что.

Вот только глядя в безжалостный, бушующий в яростном шторме океан его глаз, мне почему-то кажется…

Он ждал от меня каких-то других слов. Не этих. 

Мой долгий, невыносимый день заканчивается там же, где он и начался. В месте, из которого я так хотела сбежать. И оказавшись в котором сейчас, к своему стыду, испытываю облегчение.

Здесь безопасно. Условно, конечно. Но хотя бы как-то.

Ветров сгружает меня на кровать в моей комнате будто хрупкую антикварную фиговину. Да-да, сгружает, и из квартиры Ланы, и из своей машины он вытаскивал меня на руках…

А я… Всего лишь чуть-чуть пошатнулась на выходе из квартиры. Он только шагнул ко мне, подхватил под колени…

Господи, какая же стыдобища.

Это был легкий приступ головокружения. А он… Шагу мне не дает ступить своими ногами. И вот сейчас снимает с моих ног кроссовки. Будто у меня черепно-мозговая, не меньше.

Я сама себе напоминаю напряженную, ожидающую очередного удара собачонку, когда затравленно гляжу на него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Вот так и сиди, Цветочек, — в тоне Ветрова предельная усталость, причудливо смешавшаяся с раздражением, — и не вздумай дергаться. Отвезу в клинику, там тебя снотворным быстро успокоят.

— В психиатрическую? — вырывается у меня. С него станется… Отправить меня туда, лишить дееспособности…

— В психиатрии не лечат сотрясения, — Владислав Каримович вглядывается в мое лицо, — да и гематомы там не сводят. Так что нечего нам туда болтаться. Все. Сидеть. Не прыгать. Можешь лечь.

Даже не знаю, что меня пугает больше — Ветров в боевом режиме, дикий и смертоносный, как разогнавшийся носорог, или вот этот странный, непонятный, демонстративно лояльный мужчина.

Все не может быть просто. Я нарушила его правила. Я сбежала в очередной раз. И как бы я там ни плела полиции про введение в заблуждение, про то, что я глупая и наивная, вообще не ожидавшая, что от меня чего-то там захотят — я действительно сбежала по своей воле.

Интересно, какую гадость выпишет мне Ветров в наказание?

В груди надсадно пульсирует боль. Ненависть к себе от собственной доверчивости. Презрение — из-за бесконечного бессилия.

Отчаянно хочется ударить хоть кого-то, ощутить хоть капельку внутренней силы, заглушить терпким вкусом чужой горячей крови это тупое нытье. Ветров не подходит, слишком сильный этот враг. А больше никого рядом нету…

В глазах жжет…

Я уже не знаю кому доверять. И куда бежать — не знаю.

Свободы нет, спокойствия нет, мечты и цели изорваны и скомканы бесцеремонной рукой.

Ветров возвращается неожиданно быстро. Приземляется рядом со мной, заставляет повернуться к нему пострадавшей стороной лица. Обрабатывает синяк какой-то прохладной пахучей мазью, от которой у меня немеет кожа.

А может, это от его пальцев? Они, кажется, ядом пропитаны насквозь. Иначе почему от их прикосновений мне так дурно, что аж в голове шумит?

— Не стоит беспокойства, — бесцветно роняю я, — на мне все быстро заживает.

— Лучше пусть долго заживает на ком-нибудь другом, — его ответ звучит сухо, как будто блокирующий мой выпад клинок. — Еще есть синяки?

Есть. На спине. Но о них я ни за что не скажу!

А ему и не надо.

— Раздевайся! — и заметив, как я вздрагиваю, будто получила очередную оплеуху, Ветров выписывает мне пояснение: — Показывай. Я видел, что в машине ты не опиралась на спину.

Пояснения? Мне? Какая честь! Что это на вас нашло, Владислав Каримович?

Я медлю с выполнением этого приказа, и Ветров хмурится.

— Мне тебе помочь?

За моей спиной будто полыхает зарево. Отступать некуда. Это уже почти угроза.

Собственное бессилие надоело мне до тошноты.

Вот только — ничего я не сделаю, если он захочет. У нас разные весовые категории, я даже Городецкому отпор дать не могла, а Ветров знатно пообшибал им мебель в той квартирке у Ланы.

Я поворачиваюсь к Владиславу Каримовичу спиной, немеющими пальцами расстегивая блузку. Жакет, во внутреннем кармане которого все еще лежит заявление из ЗАГСа, кладу подальше от Ветрова.

— Кому-то понадобится запасная жизнь, — хрипло шепчет Владислав Каримович, осторожно обводя пальцами синяки на моей спине. Их немного. Но я даже представлять не хочу, как они выглядят. Швыряя меня в шкаф, Юрочка совершенно не церемонился.

Секунды начинают становиться бесконечными.

От быстрых прикосновений мужских пальцев, от обжигающего дыхания на моей коже у меня перед глазами плывут черные круги.