Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как вы поняли?..
– Когда приехал сюда. Понятно же, в каких случаях лечат облучением.
Я не знала, что ответить. Это было так очевидно, так неопровержимо.
– И до сих пор никто с вами об этом не говорил?
– Никто. Знаете, ложь и увертки – плохое средство, чтоб развеять страхи. Они лишь укрепили мою уверенность.
– Как вы отреагировали, когда поняли?
– Когда я увидел, в каком ужасном состоянии находятся некоторые больные в палате, я решил, что должен покончить с собой. Ни за что не хочу дойти до этой последней стадии. Никогда.
– Убить себя не так-то просто, – сказала я.
– Не так-то. Знаете что? Мне кажется, у меня не хватит смелости. Тут наверху есть окно на высоте тридцати футов, а под ним бетон. День за днем я думал: «Можно сделать это сегодня, вокруг никого нет. Один раз прыгнуть, и все». Но каждый день я колебался. Не сейчас. Может быть, сегодня, но попозже. Или завтра. А потом я понял, что у меня просто кишка тонка.
– Дело не в смелости. Большинство самоубийств связано с психическими заболеваниями, а вы не похожи на душевнобольного. Вы реалист, не так ли?
– Мне нравится так думать. Но последние стадии этой болезни – та реальность, которой я не могу смотреть в лицо. Если я дойду до этой стадии, я захочу, чтобы кто-нибудь со мной покончил.
Я не сказала, что никто не осознаёт приближение этой стадии, потому что к тому времени уже не способен его осознать. Вместо этого я сказала:
– Сейчас вы проходите радиотерапию. Побочные эффекты могут быть очень серьезными, из-за них вы чувствуете такое недомогание и усталость. Но поверьте: это лечение действительно разрушает раковые клетки в вашем теле.
– Верю. Это единственное, что меня сейчас бодрит. Я чувствую себя ужасно, но зато я представляю себе, как аппарат палит из пушки по раковым клеткам и они сдаются. Это битва. Они или я. И я собираюсь победить.
– Вот это сила духа! – сказала я, не скрывая восторга.
– Это борьба со смертью, а я реалист. Вы сами это сказали. Мне всегда приходилось бороться, с самого раннего детства, и я всегда побеждал.
Некоторые люди не верят, что их может постичь неудача. Впрочем, я не стала развивать эту тему и только предложила:
– Все же вам было бы легче, если бы вы больше отдыхали.
– Я не хочу, чтобы было «легче», – высокомерно сказал он. – Жизнь нелегка и никогда не была легкой. Я не выбираю легких путей.
Ночные сестры пришли на дежурство. Мне нужно было идти. Он сжал мою руку:
– Я рад, что мы поговорили. Мне стало лучше от этого.
– И я рада. Я должна поговорить обо всем этом с Главным, когда увижу его.
И я соскользнула с края кровати.
– Спокойной ночи. Как насчет снотворного?
Он покачал головой.
На следующее утро, когда я заступила на дежурство в восемь часов, он уже встал и был одет в свой костюм, в котором выглядел очень истощенным, но элегантным. Он отказался от завтрака, но попросил крепкого кофе. Мне это не понравилось, и я спросила зачем и почему.
– Не волнуйтесь по пустякам, – сказал он. – Мне нужно работать, так что голова должна быть ясной.
То же самое он всегда говорил, когда ему предлагали обезболивающие. Такие целеустремленные люди не меняют своих решений.
С каждым днем мистер Андерсон проводил в своей кладовке все больше времени. Мы не представляли себе, откуда в нем берутся силы, чтобы столько работать. Он плохо спал по ночам из-за болей, но всегда вставал ровно в шесть, мылся, брился и одевался, каких бы усилий это ни требовало. Он шел в свой кабинет около семи и возвращался в палату в два часа, полумертвый от усталости. Мы точно не знали, над чем он работает, но выглядело это так, как будто он чем-то одержим и потому не может не действовать.
Я рассказала Главному о нашем разговоре, и он не слишком удивился. Он сам побеседовал с мистером Андерсоном, который лечился уже без малого шесть недель, и они договорились, что потом мистер Андерсон поедет отдыхать и вернется в Марию Кюри на обследование через два-три месяца.
В день его выписки нас переполняли эмоции. Все мы прониклись к нему таким уважением, что его отчужденность уже нас не коробила: мы просто воспринимали ее как черту его характера. Он завершил все дела в своей «конторе» и спросил Матрону, можно ли оставить кладовку как есть, ничего не трогая, – вдруг она понадобится ему позже? Матрона с готовностью согласилась.
Мы знали, что он поедет в горы, что он собирается ходить пешком и карабкаться по склонам, но, судя по его виду, для этого требовалось по меньшей мере чудо. Он был истощен до предела, на ногах и плечах совсем не осталось мышц, а лицо осунулось.
– Смотрите, берегите себя, не упадите, ну и вообще, – сказала медсестра, когда он уходил.
Он одарил ее плутоватой улыбкой, из тех, которые так нравятся женщинам.
– А разве мне есть что терять? – хмыкнул он. – Серьезно?
Она не могла ответить, но просто сказала:
– Мы будем по вам скучать.
– Спасибо, дорогая. Девушки, вы все такие прекрасные, я очень привязался к вам.
Он расцеловал нескольких девушек, а затем повернулся к Матроне. На долю секунды он заколебался: темно-синяя форма, серебряная пряжка, высокий воротник, белые манжеты, накрахмаленная шапочка – все для того, чтобы любой мужчина оробел. Посмеет? Не посмеет? Ура, посмел! Подбадриваемый медсестрами, он поцеловал Матрону, которая порозовела, как пион.
По возвращении мистер Андерсон выглядел гораздо лучше. На солнце и свежем воздухе он загорел, и, хотя он не особенно прибавил в весе, мускулы явно окрепли. Он сказал нам, что ему пришлось начать с жалких пяти миль в день и даже это его утомляло, но день за днем он тренировался и в конце концов стал проходить по двадцать миль, практически не уставая.
– А как насчет сплава на каноэ? – поинтересовалась я.
– И это тоже. Кстати, удобно, что я так похудел. Когда проходишь пороги Уая, лучше быть легким.
– Разве это не опасно? – спросила медсестра.
– Так в том-то и удовольствие. И если вам нечего терять, кроме жизни, которая и так взята взаймы, можно делать что угодно. Я рисковал гораздо больше, чем другие. Это было здорово!
Он беззаботно рассмеялся.
– А теперь мне пора возвращаться к работе. Еще много чего нужно завершить.
Мы взяли кровь и плазму на анализы и сделали серию рентгеновских снимков. Главный был настолько впечатлен уменьшением опухоли и улучшением состояния больного, что предложил рискнуть и провести еще один курс лучевой терапии. Обычно дозу радиации приходится ограничивать из-за слишком тяжелых побочных эффектов.
Мистер Андерсон вновь поступил в больницу и возобновил прежний режим работы. Облучение сразу начало на него действовать, бедняга вновь ослабел и сильно сдал, но продолжал ходить на работу в свою кладовку. На него было жалко смотреть, но в то же время его мужество нас вдохновляло. Не было смысла говорить ему, чтобы он больше отдыхал; он не обращал на это внимания.