Николай нахмурился и сказал, что не знает, но у него есть московский и петербургский адреса Вощинского. С ним был еще Ламаль, священник из Франции, родной брат знаменитого ювелира Ламаля, который довольно широко известен. При этом сообщении я оживился. Дело в том, что я неплохо знал этого ювелира; несколько дел, которые мы расследовали, проходили при живейшем участии этого уважаемого господина, так что свое расследование я мог начать с него.

– Подводя итоги, могу сказать, что я имею шестерых людей, которые, возможно, имеют отношение к исчезновению и воскрешению Марии. А может, и нет. – Слово «воскрешение» я упомянул осторожно, но глаза Николая все равно заблестели.

– Я, конечно, все понимаю. Но…

– В этом-то и дело…

Первой, с кем я встретился, была графиня Вера Каразина. Она держалась приветливо, но настороженно. Когда я изложил цель своего визита, она приложила платок к глазам.

– Ах. Мари! Моя несчастная сестра. – При этом я обратил внимание, что платок оставался сухим. Мужчины редко обращают внимание на такие женские уловки, но ведь я был сыщиком, значит, не вполне мужчиной, способным поддаться на женские хитрости, я не терял способности анализировать и сопоставлять разные факты и мнения.

– Вы виделись с Марией после ее… исчезновения? Она давала как-то знать о себе?

– Что вы, конечно, нет, – сухо сказала Вера. Слишком поспешно и слишком деловито.

– У вас были какие-то версии по поводу смерти сестры?

– Ее убили, а тело скинули в реку. Разве не так? – вопросом на вопрос ответила Каразина.

– Никто же не видел тела?

– Там слишком быстрое течение, поэтому… – Графиня замолчала. – А почему вы спрашиваете меня об этом? Кто вас послал? Я не могу отвечать на ваши вопросы, не прояснив некоторых обстоятельств.

– Вы знали такого Николая Черновицына?

– Конечно, Николя. Поклонник Мари. Мы еще подшучивали над ним. Он так был влюблен в Мари. Он и еще Жорж. Георгий.

– Вы знаете, что Георгий погиб?

– Да. Мне передавали.

– Кто?

Легкая тень досады мелькнула на лице графини Веры.

– Честно говоря, уже не помню. Это важно?

Графине Вере Каразиной палец в рот не клади, понял я.

– Николай просит меня собрать воспоминания свидетелей, тех, кто был в тот последний вечер.

– Зачем?

– Дело в том… – Богуслав Адамович помедлил. А потом сказал: – Он уверяет, что видел Мари в Париже несколько месяцев назад.

– Мари? В Париже? Как это? – бессвязно восклицала графиня Вера.

Насколько искренни были эти восклицания, Соколовский разобраться не мог. В том, что графиня Вера Каразина – женщина исключительно твердого характера, прекрасно владеющая собой, я уже убедился.

– Поэтому он нанял меня, чтобы разобраться в этом деле.

– Но где же Мари сейчас, он взял у нее адрес?

– Она ускользнула от него.

– Как это возможно?

– Вот так… применив некоторую хитрость…

– Мари и хитрость? Мари самое великодушное и доброе создание, какое я знала…

– Что вы можете сказать об Аграфене Кузьминичне?

– Она как раз сейчас в Париже…

Вот так!

– Аграфена Кузьминична путешествует между Парижем, Лондоном и Варшавой. Была также в Константинополе…

– Сколько ей лет?

– К чему этот вопрос. Кажется, семьдесят пять.

– А Наталья Борисовна?

– Мы с ней регулярно общаемся. Могу дать адрес.

– Премного благодарен.

Я сделал пометку и понял, что следующий визит будет к ней.

– Она правда себя в последнее время плохо чувствует, бедная Наталья… Старший сын умер в сражении, муж давно оставил сей бренный мир.

– А Аграфена Кузьминична?

– Что Аграфена Кузьминична?

– Ее муж тоже погиб?

На секунду мне показалось, что графиня Вера сейчас фыркнет, но она сдержалась. Потрясающая женщина… Какая выдержка, какое самообладание.

– Аграфена Кузьминична никогда не была замужем.

– Женщина, чьи щеки никогда не целовал купидон, – пробормотал я про себя.

Графиня Вера с подозрением посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Расстались мы, недовольные друг другом, но внешне вполне любезные.

Следующий визит был к ювелиру Ламалю. Тот вопреки ожиданию принял меня сухо, но старался своего недовольства не показывать.

Только глаза блеснули, когда я спросил его о брате.

– Мой брат! Он вскорости умер.

– Умер от чего? – поднял брови я.

– От этого ужасного климата, простите. Я люблю вашу страну, привык к ее обычаям и традициям. К ее народу. А добрый государь и придворные, я молюсь за их здравие каждый день. Но это варварский климат. Он уложит любого… Брат мой умер от чахотки. Через полгода после всей этой истории.

– Вы так ее хорошо помните?

В глазах ювелира промелькнуло странное выражение.

– Он приходил ко мне со своим другом Вощинским.

– До или после убийства Марии Анастасьевской?

Брови сдвинулись.

– Приходили и до, и после…

– Говорили ли они о той истории?

– Да, убитая девушка… Прекрасная девушка из хорошей семьи. Юность всегда возбуждает сочувствие. Она могла бы жить и цвести. Но суровый рок оборвал ее жизнь в самом расцвете…

– Как часто вы общались с Вощинским?

– Раз пять-шесть.

– Приходил ли он после смерти вашего брата?

– Не помню…

– Почему ваш брат подружился с Вощинским?

– Мой брат любил все необычное. Таинственное. Месье Вощинский увлекался… всем таинственным, спиритуалистическим. Он жил в Париже… Для моего брата, который приехал в Россию недавно, лучшего друга, чем месье Вощинский, было трудно представить. Кто знал, что все так обернется, – последовал тяжелый вздох.

– Вы давно были в Париже!

– Бог мой. Не был на своей родине сто лет. Закрою глаза: мне снятся Пале-Рояль, бульвары… И все так живо…

– Анастасьевские были вашими клиентами? – задал я наугад вопрос.

– Были… Я делал для них одно ожерелье. Очень красивое. И дорогое.

– Образец есть?

– Только рисунок.

– Можно взглянуть?

Ювелир после некоторых поисков протянул мне рисунок.

– Красивая вещь. Можно я возьму этот рисунок?

– Это вещь редкая.

– Я ее никому не покажу. Это мне для памяти, – успокоил его я.

Ювелир неохотно расстался с этим листком.

Оставалась Наталья Борисовна.

То, что эта женщина не жилец, было видно сразу – лицо имело желтый оттенок, щеки ввалились… на щеках горел лихорадочный румянец. Она благосклонно приняла приветствие и поклоны графини Веры Каразиной; ее голова в чепце затряслась сильнее.

– Благослови Бог Веру и ее детей. Так что вы хотите от меня?

Наталья Борисовна плохо помнила события того вечера. По ее словам, она жалела, что согласилась на эту глупость. Но была такая мода, и она зря искушала Господа нашего Иисуса, при этих словах она перекрестилась и обратила взор вверх.

Я выдержал приличествующую паузу и продолжил. Но Наталья Борисовна и сама охотно предалась воспоминаниям. Лето, по ее словам, было прекрасным. У Анастасьевских очень милая усадьба, с хорошими плодовыми деревьями.

Теперь – Вощинский и Аграфена