Жизнь в ресторане как будто замедляется на полоборота, пока она смотрит, как Марла пытается убедить мужчину отнять руки ото рта. Он отводит покрытые алыми пятнами ладони и раскрывает рот, обнажая окровавленные зубы, а Марла проводит зондирование. Молли опускает кувшин с водой и понимает, глядя на свое форменное платье, что таблички с именем на ней нет. Вчера вечером она выстирала платье, как делает это почти каждый день, и выгладила его. Прежде чем выйти из комнаты, она приколола значок на место, но в какой-то момент между тем временем, когда она шла к своему поврежденному сбоку «Ниссану», и настоящим временем, значок исчез, и у нее возникает жуткое подозрение, что значок у него во рту.

Ну и конечно — булавка торчит у него из десны, но сильные пальцы Марлы извлекают ее — она просто лезет ему в рот, не заботясь ни о микробах, ни о чем, — она когда-то была медсестрой в городской больнице, а он рыгает и плюет на стол: маленький красный значок выскальзывает у него изо рта. Молли хватает предмет, вытирает кровь с выдавленных букв, и становится видна ее фамилия на значке. Булавка вошла ему в рот с такой силой, что чуть не погнулась пополам. Марла пытается обтереть его стеганой тряпкой, но он продолжает визжать как резаный, и теперь уже временный управляющий — бесполезный, почти призрачный техасский парень, зовущийся полностью подходящим ему именем Скетч, — подзывает ее с выражением гнева на лице, и это первая искренняя эмоция, которую она видит на этом лице.

Идет сильный дождь, первый в этом месяце, и он настолько силен, что «дворники» не справляются, дождь колотит в разбитое окно, ее плечо промокло, поэтому она тормозит возле телефонной будки. Мобильного телефона у нее больше нет — это была одна из первых затрат, от которых ей пришлось отказаться. Ей повезло: Сэл только собирается начать свою смену.

— Как он вообще мог кому-нибудь доказать, что проглотил его случайно. Бога ради, это же именной значок, он сказал, что его специально запихнули ему в пюре, и он его там не увидел. Я к чему, — что вообще такое с этим парнем?

Она слушает Сэл, которая являет собой смесь здравого смысла и южной крутизны — женщина, которая однажды пришла работать двойную смену через несколько часов после аборта, потому что ей надо было заплатить врачу.

— Нет, я не стала заявлять о разбитом окне, потому что какой смысл? Он скорее всего узнал машину на ресторанной стоянке, заглянул внутрь и увидел значок на сиденье или на полу. Мне совершенно ясно, что произошло, я уверена на сто процентов, что не приближалась к нему в ресторане настолько близко, чтобы он смог сорвать с меня значок.

Она слушает еще какое-то время. Дождь рикошетит от капота машины, образуя пар, похожий на туман в горах.

— То же, что в тот раз. Я не буду подавать в суд, если они меня отпустят, и всё такое, они не смогут выставить меня за дверь с такой скоростью, все до поноса боятся судебных разбирательств. Марла, вся запачканная кровью, — невероятно. Бог ты мой, нет, я не хочу за ним следить, я просто не хочу с ним пересекаться, черт возьми. Я даже не смогу четко описать полиции его внешность — в этот раз он выглядел как-то по-новому. Ну, конечно, я его узнаю, но это из-за того, как он себя ведет, ты знаешь, как это бывает в нашей работе — запоминаешь тех, кто жалуется. Только поменяю машину — ведь это по ней он меня нашел. Да, придется, потому что я не могу оплатить ремонт окна, хотя не представляю, что могло бы быть дешевле этой кучи мусора. Нет, понятия не имею, какая у него машина. Нет, Сэл, это у знаменитостей бывают настойчивые преследователи, а я просто официантка, но хотелось бы понять, что он вообще себе думает, — разговаривая, она оглядывает прямую мокрую улицу. Небо над ней темнее домов. — Конечно, я позвоню, если что-нибудь узнаю.

Повесив трубку, она идет в магазин на углу и берет бесплатные газеты. Ей надо начинать искать работу прямо сейчас. Она может продать «Ниссан» и взять напрокат какую-нибудь развалюху, пока снова не встанет на ноги, разница в деньгах позволит ей продержаться на плаву между двумя работами, но она совершенно не представляет, как закрыть финансовую брешь и накопить на другую машину.

Она вернулась в свою комнату в мотеле, — она поклялась, что никогда не будет снимать жилье, как Сэл: достаточно небольшого просчета, и бюджет этого не выдержит, но сейчас у нее нет выбора, она снова в бегах. Она смотрит на свое лицо в зеркале в ванной и понимает, что ее возьмут не в любой ресторан. Она всегда была миловидной, но взгляд ее теперь стал ожесточенным. Она уже не так легко относится к работе, как раньше, и это становится заметно. Начальство любит, чтобы «девочки» были свеженькими, неозабоченными. Она всегда успешно скрывала свои заботы за улыбкой, она с легкостью оставалась на ногах целый день, и работу свою она знает лучше, чем молодые, — ее клиенты всегда так ей и говорили. Если бы она работала в офисе, она бы уже давно сделала карьеру, но когда ты официантка, ты не можешь быть больше никем — только официанткой, и чем старше ты становишься, тем больше у начальства возникает подозрений, что тебя просто привлекает медицинская страховка.

Чаевые в «Уинни» были солидными, и ей нужно похожее место. Некоторое время она раздумывает, не наняться ли на две работы сразу, просто пока не вылезет из этой денежной ямы. Она может по утрам работать на аллее, потом перехватывать пару часов сна и, как и прежде, работать свои вечерние смены, или так: работать в одном ресторане, но брать двойную смену каждые три дня. Но для начала ей надо найти хотя бы одну работу, не говоря уже о двух, а в объявлениях ничего хорошего нет.

Первое же собеседование, на которое она идет, провальное: оно проходит в выкрашенном в темно-красный цвет задрипанном заведении, где подают ребрышки, оно забито подавленными эмигрантами, для которых английский — не родной язык, а страшный управляющий по имени Этель предупреждает ее, что они не терпят бездельников. Следующее собеседование, которое она проходит там же, — столовка, располагающаяся за расписанной граффити автобусной стоянкой, населенная ископаемыми, питающимися подаянием в виде старого кофе. Чтобы войти и выйти из здания, надо пройти по темной неосвещенной стоянке. Учитывая, что ее преследователь может ожидать где-нибудь поблизости, это не стоит риска.

Наконец, она получает достойное место в «Аманде» — заведении, под завязку нагруженном десертами, — в небезопасном, но, к счастью, хорошо освещенном районе в центре города, где дети валяют дурака на огороженных металлической сеткой для курятников баскетбольных площадках, покуривая и постоянно курсируя от одной компании к другой. Молли восхищают десерты в «Аманде». Они стоят в высоком стеклянном шкафу, залитом неоновым светом оттенка перечной мяты, и кажутся выполненными из каких-то неземных ингредиентов. Желе здесь таких цветов, от которых слезятся глаза, таких оттенков нет ни в природе, ни за ее пределами, сливки настолько белые, что похожи на пластиковую краску, а тыквенный пирог как будто сделан из оранжевой набивки для диванов.

Но, черт возьми, это же работа, и другие девочки, кажется, нормальные, разве что немного отстраненные. Они испуганы, она это видит — они боятся притормозить, потому что тогда они остановятся, подобно механическим игрушкам, у которых кончился завод. Плохо то, что у нее поздняя смена — до двух часов ночи, а после этого надо накинуть полчаса на уборку, но люди, работающие в обслуживании, выбирать не привыкли, и вообще, ночные посетители не так уж разборчивы в еде.