Конечно, она больше года налаживала отношения с кузеном, которые здорово остыли, но, с другой стороны, нашла в Марике новую подругу. Вот там-то, в глубине острова, среди лиственных деревьев и с глиняной ямой по соседству, Марике и живет до сих пор. Копает глину, промывает ее и перевозит в мастерскую в Дункер, где превращает в скульптуры, которые сделали ее среди керамистов мировой знаменитостью.

Она хорошая подруга, думает Карен, только представления не имеет, каково жить на оклад полицейского. И решает сменить тему:

— Ты скоро? Можно вызвать такси? Эйрик разозлится, если мы опоздаем.

Она сама слышит, что говорит раздраженно. Все эти разговоры о квартире для ночлега, о месте, где она сможет уединиться, превратили праздничное настроение в полную безнадежность. Но одновременно подсказали, что́ именно ей нужно, хотя достичь этого, скорее всего, невозможно. “Скрытка”.

— Да-да, вызывай, — спокойно откликается Марике, натягивая колготки.

* * *

Полчаса спустя они звонят в дверь одного из самых больших особняков в Тингвалле. Построенный состоятельным судовладельцем в середине 20-х годов, этот дом, судя по его размерам, был рассчитан на большую семью и прислугу. Через шесть десятков лет, пережив два банкротства, он начал ветшать и долго оставался позорным пятном среди в целом фешенебельного окружения. Год за годом появлялись покупатели и снова исчезали, увидев, сколько потребуется трудов. Поэтому Коре и Эйрик прямо-таки настораживающе легко выиграли сделку и, вложив почти вдвое большую сумму, поменяли как электропроводку, так и водопроводную и канализационную систему.

Облезлый фасад, к разочарованию соседей, до весны отремонтировать не удастся. Зато внутри все преобразилось. Благодаря сносу стен на верхнем этаже шесть спален обычного размера превратились в три, зато стали вдвое просторнее и обзавелись роскошными ванными. Внизу снос стен создал анфиладу огромных открытых пространств, настолько огромных, отмечает Карен, что черный рояль в углу кажется совсем маленьким.

И точно так же, как двое хозяев кажутся пришельцами из разных вселенных, интерьер верхнего и нижнего этажа настолько различен, что трудно поверить, как эти люди могут ужиться в одном доме. Спальни наверху выдержаны в консервативном вкусе Эйрика, тогда как внизу в полной мере развернулся Коре со своей склонностью к индустриальному дизайну. Вместо штукатурки и обоев — голый красный кирпич перегородок, а стальные балки, установленные для поддержки дома, когда Коре настоял на сносе одной из несущих стен, стали органичной частью интерьера, стальной разделочный стол со скотобойни служит кухонным островом, обеденный стол площадью девять квадратных метров сделан из дубовых досок, двенадцать стульев выкованы из чугуна, однако на редкость удобны благодаря большим белым и серым овечьим шкурам.

— Первая часть вечера моя, — сказал Эйрик, едва они вошли. — Потом за дело возьмется Коре, и за все остальное я уже не в ответе.

Вот как у них организовано, думает Карен, усаживаясь на одну из овечьих шкур и разглядывая стол. Они не стремятся к компромиссу, а дают друг другу возможность действовать по-своему. Эйрик устраивает традиционный новогодний ужин, с красиво свернутыми салфетками и полученной по наследству дамастовой скатертью, которая скрывает грубые доски столешницы. Через весь стол тянется искусный декор из белых лилий и роз, на который даже у такого квалифицированного флориста, как он, наверняка ушло много часов труда.

Вместе с Карен в этот вечер вокруг стола, с вожделением на лице и в неудобной одежде, сидели сплошь знакомые люди: Мария, Харальд, Стелла, Дункан, Эйлин, Бу, Гордон и Брюнн. По просьбе Эйрика форма одежды — темный костюм, но Карен подозревает, что сразу после ужина некоторые мужчины снимут галстуки.

Вид у него усталый, думает Карен, глядя на раскрасневшегося Эйрика, когда закуска подана и он поднимает бокал за встречу.

— Это первый из многих праздников, которые мы будем устраивать в этом доме, и для начала нам хотелось пригласить самых близких друзей, — говорит он.

— Но все они, к сожалению, прийти не смогли, и потому мы позвали вас, — вставляет Коре.

Бросив на него слегка досадливый взгляд, Эйрик нехотя присоединяется к общему смеху, и ужин начинается.

Как и ожидалось, угощение традиционное и изысканно вкусное. Сырное суфле — легкое, словно летнее облако, запеченный омар — гармония сливок, эстрагона и коньяка, панна-котта[10] — приятно трепетная и от шафрана желтая, как солнышко. Непременное шампанское, сухое, холодное, вправду течет рекой, и настроение поднимается, как ртуть в термометре, с каждой новой откупоренной бутылкой. Эйлин и та, видимо, наслаждается вечером, хотя улыбка гаснет, когда ее муж Бу наклоняется и что-то шепчет ей на ухо.

Карен думает о том, что́ несколько месяцев назад сказала Марике.

“По-моему, он ее бьет. Она сидит дома в изоляции. Когда последний раз была с нами, пила вино?”

Карен тогда запротестовала. Дети у Эйлин и Бу еще маленькие, и, понятно, она не могла, как раньше, встречаться с подругами. И все же напрямую спросила Эйлин. Как-то заехала к ней, зная, что Бу точно нет дома, спросила и в ответ услышала смех. Безусловно, характер у Бу вспыльчивый, сказала Эйлин, и порой он весьма несносен, но руку на нее он не поднимает.

Конечно же, нет.

Но в этот праздничный вечер Эйлин единственная из женщин одета в закрытое до горла платье с длинным рукавом. Карен переводит взгляд с подруги на ее мужа. Бу, заметив ее задумчивое лицо, приподнимает бокал.

— Господи, Карен, — говорит он, глядя ей в глаза. — Ты что же, в такой вечер думаешь о грустном? Вот уж глупо.

— Катись к черту, — беззвучно произносит она с улыбкой и приподнимает бокал, но не пьет.

Остаток вечера принадлежит Коре.

Едва они успевают допить кофе, как дом наполняется множеством людей. Бьет десять, и фортепианные сонаты, которые за ужином были фоновой музыкой, тотчас умолкают. В следующий миг из динамиков гремит оглушительный рок, и в гостиной начинаются танцы. Карен видит, как Эйлин, смеясь, пытается отказать какому-то кавалеру, настойчиво приглашающему ее потанцевать. В конце концов она сдается и выходит с ним на танцпол, бессильно махнув рукой в сторону Бу. Тот отнюдь не рад.

Явно будет и живая музыка, думает Карен, глядя на маленькие подмостки в торцевой части огромного помещения. Там стоят ударная установка с усилителями, контрабас и две стойки с полуакустическими гитарами.

Теперь электричество в доме погашено, даже на кухне и в ванных. Лишь несколько десятков больших канделябров заливают пространство огромной виллы мерцающим светом, от которого кирпичные стены словно горят огнем. Карен подозревает, что обычное освещение, вероятно, еще и обнаружило бы то, чего ей видеть не следует. Мужчина, стоявший перед нею в очереди в туалет, выйдя оттуда, быстро провел пальцем под носом. А она в свой черед подавила желание провести пальцами по опущенному сиденью. Ей незачем знать.