— Хватает, — ответил Возняк, выезжая наперёд, — нам бы к вашему князю надо.

— Наш князь ждёт вашего. Отправь к Святославу людей, старшой, а остальных к нам в город приглашаю хлеб-соль отведать. Недалеко здесь, вёрст пятнадцать.

Возняк кивнул головой в островерхом шеломе с поднятой стрелой, припоминая наказания набольших перед посылкой разъезда, отправил пятерых кметей в русский стан. Старшие поехали вместе, а остальные перемешались друг с другом, знакомились. Колот скакал бок о бок с вятичем, представившемся Поляном.

— Взаправду на хазар идёте? — спросил Полян у нового киевского знакомца.

— Да.

— А зачем? Торговый путь себе забрать?

Колот пустился в долгий рассказ о данях, некогда наложенных хазарами на русов, о той легенде про вынос мечей людям кагана, пришедшим за той самой данью, о купцах, которых обижают на Итиле и о том, что освободят вятичей, последних славян, платящих хазарам, от выплат. В ответ Полян усмехнулся:

— Да хазары к нам и не совались. Есть рассказы от дальних предков идущие, что грабили окраины хазары, а в лес далеко побоялись заходить. Леса у нас непролазные, а тропы только местные и знают. Даже если б и нашёлся переветник, то войско на наших дорогах не развернуть, и малыми силами мы можем потому побеждать большие.

Намёк ли это был? Колот попытался получше всмотреться в собеседника, но тот продолжал непринуждённо ехать, свободно откинувшись в седле и улыбнулся Колоту широкой, доброй улыбкой.

— А что до дани, то платим мы её за торговлю. Просто больше, чем иные народы, покорённые хазарами, только те дань дают отдельным выходом.

— Даёте сколько?

— По щелягу от рала.

— А что, есть щеляг?

— Ты арабские куны видал у себя в Киеве на торгу?

— Видал.

— Ну вот хазары такие же себе чеканят, только ценятся они меньше. Купцы наши их из Хазарии привозят, у нас покупают шкуры, изделия многоразличные, а мы те же щеляги на дань отдаём.

— И как же вас считают? — удивился Колот.

— А никак, — улыбнулся в усы Полян. — Кто сюда их, численников, пустит? Места у нас лихие. Каждый год одинаковую дань везём им. Вопросы задают вроде: «Что вас там не прибывает?». Наши отмалчиваются, хазары злятся. В позапрошлом годе наших купцов с торга выгнали, так наши князья после этого и решили под русскую руку пойти.

Вятский старшой много рассказывал о том, как ставили крепости по берегам речек от набегов на купцов местных колен финнов, как по славянской привычке называл их Полян, роднились с местными, выдавая дочерей и беря в свои рода их жёнок.

— У кривичей, что на полуночи от нас живут, там, где Клязьма протекает, та же беда: мурома да меря хуже зверя, — говорил Полян, — вот и роднимся, строимся вместе, богов почитаем одних, только зовём по-разному, как и вы с русами.

Говор у старшого, как у лютичей, что как-то приезжали в Киев на торг и продали отцу Колота, Старку, медную сбрую, которую тот в следующем году выгодно сменял на жеребёнка. Да и сам Полян с приукрасами рассказал легенду, как предок его народа, Вятко, ушёл с моря в эти земли со своими людьми после битвы с железным змеем, наводящим мор и похищавшим жён и младенцев.

— И храм богам заложил каменный в Дедославле, как на Собутке[51]было, — закончил легенду Полян.

Вятичи жили хуторами — один большой двор, вмещавший здесь родичей. Ближе к столице становилось больше дворов, превращавших хутора в деревни. Строились широко и крепко на отвоёванных у леса полянах, избы огорожены высоким тыном, но не от случайного ворога, а от хищного зверя, которого здесь видимо-невидимо. Детвора бежала за всадниками вдоль дороги, озорно крича, прямо как в Киеве.

На горе над стечкой двух речек, где вода боролась со сковывающим её льдом, боевыми бревенчатыми городнями высилась вятская столица Кордно со своим храмом Стрибогу[52], которого здесь почитали паче Перуна, торгом и приземистыми посадскими домами. Русский разъезд, превратившийся теперь в посольство, на пороге своего двухъярусного терема встречал вятский князь Старослав. Высокий ростом, широкий, до глаз заросший светлой бородой, чем-то напоминал медведя, будто сам сюда из густого леса переселился. Вопреки представлениям русичей о дремучести вятичей, Старослав встречал гостей в дорогих, византийского аксамита, портах, собольем опашне, с золотой гривной на шее и сверкающими самоцветами жуковиньями на пальцах. Приняли в княжеском тереме радушно. Старослав сам отобедал с гостями парной медвежатиной, выпил хмельного мёда, приятного разошедшегося по телу после пусть ещё не сильного зимнего холодка. Расспрашивал о Киеве, княгине Ольге, подмигнув Колоту, сказал:

— Ешьте, ешьте, когда ещё с князем в тереме за одним столом сядете?

На следующий день, когда Святослав приехал в Кордно, говорили только о делах. Князья воочию виделись впервые, хотя тайными послами пересылались не единожды. Давно уже на снемах вятших мужей было уряжено, какую дань давать в Киев, и согласовано с русским князем, сейчас только требовалось сие подтвердить. Сошлись на векше со двора, дань не тяжёлая, не чета хазарской.

— Вам теперь к Мокше идти надо, — молвил Старослав, — там до буртасов рукой подать. Наши лодьи справили уже, как договорено было, по весне сплавят по Оке да по Итиль-реке до Булгара, вам легче потом к хазарам спускаться.

— Проводников дашь, — больше утвердил, чем спросил Святослав.

— Дам, — согласился вятич, — вот только войско тебе лучше разделить. По нашим узким дорогам ты до буртасов год ползти будешь, а до Мокши много троп, по ним проведём, да и прокормить так вас будет легче.

Прокорм и запас обилия русского войска лежал на плечах вятичей, зато Святослав освобождал их от дани на пятнадцать лет. Князь хотел возразить, но, поняв Старослава, не стал: вятич решил подстраховаться на случай шкод со стороны русских, хоть и напрасно, и сам это, небось, понимал, но бережёного боги берегут.

Колот ушёл с полком под началом воеводы Мокроуса. Вскоре стали видны преимущества разделённого войска: легче стало вставать на постой. Вятичи несли снедь, но то про запас, а на день насущный охотились сами и часто ради удовольствия. Однажды какой-то дурень ушёл на медведя и не вернулся, нашли разодранным, видать, поднял медведя, а справиться не смог, и где теперь бродил шатун — только Лешему известно.

Вятские леса густые, сосны высокие и стройные, много колючих мрачных елей, а весь лес под шапкою снегов казался волшебным, сказочным. Один из знакомых парней видел следы лешего, а сам Колот ночью слышал, как плеснула хвостом русалка в прорубе ручья, где давеча ловили рыбу два парубка из его десятка. Проводники вели зимними тропами, им только одним и известным. Лес иногда расступался, обнажая хутора и печища[53], а иногда просто замерзшие болота, откуда, с хрустом ломая низкие ветки кустарников, нехотя уходили кабаны. Лес навевал на страшные сказки по вечерам у костров, когда чёрные деревья смыкались лапами над головой и боязно было идти потом в сторожу в темноту. Один из вятских молодцев, что присоединялись по пути к рати, рассказывал: