– Господь Всемогущий направит мою руку, чужак. Он поможет мне поразить безбожника.

– Не стреляй! – В голосе Дулда звучит животный страх. – Делайте, что он говорит… Мы еще вернемся…

Стрелок замирает, в задумчивости отведя взгляд.

– Ты боишься, генерал, – говорит он. – Страх – недостойное для истинного вождя чувство.

Щелкает курок, шипит, загоревшись, порох. Грохочет выстрел, пуля в клубах дыма устремляется к цели. Генерал пытается вырваться, но Эд держит его крепко. Мгновение…

Скрипит разрываемое железо. Пуля попадает в корпус дегидратора, пробивает его и выпускает горячую смесь пара и кислоты. Струя бьет в Эдварда и Дулда. Отшатнувшись, они переваливаются через ограждение, падают вниз. Эд приземляется на спину, почувствовав только глухой толчок – огнем горит левая половина лица. Дулд выворачивается, отползает. Из последних сил Эд хватает его за руку.

– Стой… Женщина… из заколоченного квартала… Алина… Она у тебя, я знаю.

Кашляющий смех Дулда звучит как скрип камня по стеклу.

– Всем нужна эта девка… не продешевил я с ней?

– Где… она?

– Отдал. Опоздал ты, – Дулд снова смеется, смех переходит в кашель. – Часть сделки, небольшой довесок тому, кто заказал тебя, чужак. Очень уж она ему понравилась. А меня все равно не признавала… Пришлось в клетку посадить.

Сол чувствует, как тонет в боли сознание. Мысли становятся вялыми, тело перестает слушаться.

– Кто… Кто продал?

– Тебе не все ли равно? – Дулд вырывается, встает на ноги. Подходит стрелок. Эд различает на его груди королевского орла.

– Упырь, – сипит генерал. – Ты мог меня подстрелить!

– Мог, – кивает чичестер. – Жаль, промахнулся.

Дулд замирает, открыв рот. Сол сквозь туман боли наблюдает, как чичестер коротким движением вгоняет нож в живот генерала – точно в печень. Потом еще раз и еще. Дулд, хрипя и булькая, складывается пополам, потом падает. Чичестер брезгливо осматривает окровавленную руку.

– Если бы попал, не пришлось бы руки марать в твоей требухе, рыба, – он сплевывает на корчащегося в агонии Дулда. Никто не пытается ему помешать. Спокойный, он прячет нож, затем смотрит на Сола. – Ты, жонглер, думал, тебе все сойдет с рук? – Он криво ухмыляется. – Чичестеры не прощают предателей. Чичестеры всегда мстят. Всегда.

Резкий удар ботинком в висок выбивает из Сола остатки сознания. Черная бездна жадно глотает его.

Первое чувство, которое проступает сквозь густую черноту небытия, – боль. Бесформенная, всепоглощающая, лишенная всяких привязок и ориентиров. Кажется, что вся вселенная пропитана этой болью, и нет места, свободного от нее. Требуется бесконечно долгий промежуток, прежде чем боль обретает конкретные выражения: тянет в спине, горячо пульсирует в руке, нестерпимо жжет щеку и висок.

Следом приходит ощущение тела. Становится понятно, что болит оно целиком, просто в других местах боль не так остро ощущается. Требуется еще одна вечность, чтобы открыть глаза, – кажется, никогда в жизни не было дела сложнее.

– Смотри-ка! Оклемался, – каркающий голос неприятен слуху. Перед глазами – серое, размытое пятно на темном фоне.

– Ты должен мне орла, Шарс, старая ты калоша, – другой голос, сиплый бас, отвечает ему.

– Это еще почему?

– Потому! Не ты держал заклад, что этот рыжий не протянет и трех дней?

– Дьявол тебя сожри, Лэмт! Три дня еще не прошли, а выживет он или нет, это мы еще посмотрим.

– Ты только не придуши его за этого орла, Шарс, жадный ублюдок…

Эдварду наконец удается сфокусировать взгляд. Левый глаз его заплыл и не открывается, правый видит доски, поеденные жучками и покрытые темными пятнами плесени. Похоже, это потолок, только низкий. Рядом толпятся люди – вроде обычный рабочий люд, а вроде и нет. Одежда другая, лица темные, в глубоких морщинах, волосы выгоревшие.

– Вставай, доходяга! – Кто-то пинает Сола ногой под ребра. – Разлегся тут, что твой граф. Места и так мало!

– Да-да, вставай! – вторят ему несколько голосов.

Приходится подниматься. Дело это непростое: тут же темнеет в глазах, начинает кружиться голова, а суставы пронзает острая боль. Сол едва не падает, чьи-то руки подхватывают его, оттаскивают к стене. Прислонившись, он немного приходит в себя.

В комнате вместе с ним еще человек десять. Места так мало, что даже сесть не получается – только стоять. Непохоже, чтобы тут были окна или двери, – только решетчатый люк в потолке. Пол и стены ощутимо качаются. Вкупе с тяжелой людской вонью эта качка заставляет желудок болезненно сжиматься.

– Где я? – ни к кому конкретно не обращаясь, произносит Сол.

Из толпы раздается смешок:

– Айе! Еще один чокнутый.

– Заткнишь, недоумок! – свистит дыркой в передних зубах старик прямо перед Эдвардом. Обернувшись к Солу, он цокает языком: – Не повезло тебе, парень! Я б подумал, что ты перебрал с выпивкой или хорошо приложился к янтарной шмоле, да только по виду твоему яшно, что память тебе импрессорской палкой выбило. Уж не знаю, в чем твоя вина перед Королем и Богом, но теперь рашплатишься за нее семькрат!

– Я в тюрьме? – Сол зажмуривается, пытаясь очистить голову от царящего в ней шума.

Ему отвечают дружным хохотом.

– Ишь куда хватил! Не дрейфь! – Старик хлопает его по плечу. – Это флот его королевшкого величештва!

– Можешь считать, тебе повезло, – добавляет дюжий детина, всего на пару дюймов ниже Сола. Ему, как и Солу, приходится стоять согнувшись, – потолок слишком низкий для них.

– И сколько здесь длится служба? – заранее зная ответ, Сол все же спрашивает.

– Добровольцам – пять лет. Таким как ты… пока капитан не отпустит. Что случается, когда потеряешь или руку, или сразу две ноги, или оба глаза. На флоте всегда недостача в людях! Боже, храни Короля!

Эд замолкает, осторожно касаясь пальцами левой щеки. Даже легкое прикосновение вызывает острую боль. Кожи нет – есть сочащаяся сукровицей корка – от подбородка до виска, почти вполлица. В остальном все не так плохо – руки и ноги слушаются, хоть и болят, – ничего вроде не сломано.

Из обрывков фраз Эд начинает составлять общую картину. Погреб, в который их засунули, – обычное место, где держат рекрутов, пока корабль не выйдет в открытое море. Трое или четверо здесь были добровольцами, остальных забрали импрессоры. Кто это такие, Эд не знает – Алина не писала об этом, да и сам он не слышал. Правда, была в обиходе Западного края угроза: «Продам в матросы!» Выходит, не просто для красного словца говорилось.

Люк над головой со скрипом откидывается, сверху спускают деревянную лестницу.