– А с тобой?

Или так:

– Да, мы любили друг друга. Я, например, чуть с ума не сошел от любви; а Вике родила от меня ребеночка. Каждый любит как может, один так, другой эдак. Бессмысленно требовать наоборот, чтобы Вике сходила с ума, а я вынашивал брюхо. Верно?

Фигня какая-то. Уже опять вечер, а я даже не завтракал, не говоря уж об обеде. Я уже три дня не был дома. Либо в офисе, либо у Вике. В комнате для свиданий.

* * *

Ладно.

Упираюсь взглядом в экран. В последнее время мне несколько скучновато тут. А чем я хочу заниматься на самом деле, я еще не решил. Мне еще рано это решать. Вообще, путешествовать мне понравилось. Наверное, я попытаюсь стать журналистом-путешественником, который ездит там и сям, а потом пишет о том о сем.

Даже смешно. Мне теперь всегда смешно в тех ситуациях, в которых раньше бывало страшно.

Намалюю плакат – оранжевые буквы, черный фон: «Выпустите Вике Рольф, она беременна моим ребенком!»

Вот этот был бы пиар.

До меня вдруг доходит, что хотя конец света еще не наступил, его отсюда уже видно.

Я решаю составить список людей, с которыми хочу поговорить по душам.

Честное слово, я буду внимательным. Я постараюсь их понять, а, поняв, никак это знание не использовать. Наверное, это люди и называют «мудрость».

Кому позвонить, пока конец света еще не…

В моем неокончательном списке сто шестьдесят человек.

Не со всеми из них я могу поговорить прямо сейчас. Некоторые из них – люди именитые. Хотя… Однажды на Новый год я позвонил самому канцлеру. И поздравил его. Разумеется, он сделал вид, что узнал меня. Телефон мне достался случайно, от знакомых моих знакомых. Так или иначе, проку от моего звонка не было никакого. Если не считать воображаемых разговоров с пока-нерожденными младенцами, я не умею говорить ни с кем.

Надо учиться.

* * *

Я ставлю зеркальце на монитор. Если меня застанут за моим занятием сослуживцы или начальник, я смогу быстро стать незаметным. Я стесняюсь того, что собираюсь делать, потому что не очень-то уверен в успехе.

Тем более что первым в моем списке стоит Жан-Мари Бэрримор.

Пока в трубке длятся гудки, я смотрю на себя в зеркало. Вид у меня сказочный. Глаза полумесяцами. Густые черные волосья торчат во все стороны.

Жан-Мари Бэрримор поднимает трубку.

Я говорю:

– Здравствуйте! Это Ричи Альбицци! Я хотел рассказать вам, как все произошло на самом деле.

– А вы уверены, что хотите рассказать?

– Да! – отвечаю я. – Обязательно!

– А что, если я расскажу вам истории всех остальных триста девяносто девяти пар, которые приехали в Милан на тот праздник? – интересуется Жан-Мари Бэрримор. – Знаете, чума как интересно.

– Но в любом случае я вам дико благодарен, – говорю я. – Вы сделали из рекламной акции эпизод настоящей жизни. Меня прямо-таки завораживает ваша деятельность.

– Ричи, – говорит Жан-Мари Бэрримор, смеясь, – это же всего лишь рекламная кампания. Она делается исключительно для того, чтобы продать. Ну, и немного позабавиться.

– Я так и сделал, – признаюсь я. – Я немного позабавился, а потом я продал.

– Что – продал?

– «Мерседес». Не обижайтесь, – говорю я, – вы сами не захотели знать, как было дело. Честное слово, это было не просто так!

– Гм, – говорит Бэрримор все-таки несколько обиженно, – Мерседес, конечно, был ваш… но я не для того вам его дарил, чтобы вы его продавали! Впрочем… если вам нужны были деньги…

– Нет-нет, – заверяю я. – Я его не просто продал. Я купил на эти деньги «ауди ТТ».

Бэрримор делает паузу.

– Вы что, смеетесь надо мной? – говорит он, наконец.

– Нет, – возражаю я. – А что, если вы будете делать рекламную кампанию для «ауди»? По-моему, это будет просто прекрасный promotion. Заставить всех владельцев красных мерсов продать свои машины и купить «ауди ТТ». Нет?

– Знаете что, – говорит Бэрримор, окончательно разобидевшись, – вы – просто теоретик. Вы никогда не работали в рекламном бизнесе. Это чувствуется.

– А вы, – говорю я, – дойная корова. Этим я не обижаю вас, а всего лишь указываю на ваше истинное место в мире. Если вы думаете, что вы «звезда» или «дикая кошка», то вы ошибаетесь. Об этом лучше узнавать заранее, чтоб не опомниться в роли дохлой собаки. И имейте в виду: я, может, и теоретик, но за последние три года я ни разу не ошибался.

«Продать и немножко позабавиться».

* * *

Что она себе думает?

Спрошу ее сегодня еще раз.

Мне не уснуть. Внутри как будто заведен какой-то досадный моторчик. Приходится врубить телевизор и смотреть гонки. А одновременно я думаю.

Я думаю: «Интересно, все эти законодатели и ревнители законов – они полагают, что сами никогда ничего не нарушат?»

Я вспоминаю скандал с русской женщиной в Париже. Как у нее отобрали ребенка. Это была какая-то юридическая коллизия, какой-то казус. А ребенок растет без матери. В чужой стране.

Англосаксонское право, кажется, более гуманно. Но и более коварно.

Впрочем, об этом надо спросить у прокурора Блумберга. Ему я буду звонить завтра.

Жан-Мари Бэрримор пишет мне по аське:

«Мы, – пишет Бэрримор, – отводим людей в такой мир, в такое место, куда он не может попасть иным образом. И даже представить себе не может, что оно существует. И это самое главное. Поэтому мы смотрели картины Феллини. Кто мог себе представить, таких, как у него, персонажей? Кто мог себе представить Джельсомину из фильма «Дорога»? Кто бы мог подумать, что таков мир? Фантастика! Именно в такой мир надо погружать…»

Я пишу ему ответ.

Я пишу ему ответ.

«Вот взять меня, Ричи Альбицци. Меня отпустило. Меня совершенно явно отпустило. Все эти два года гнуло и корежило. Я чуть не сдох, простите. И вот произошла простая история: я случайно отправил эсэмэску, потом мы поехали на красном «мерседесе» в Милан, а потом я вернулся на «ауди ТТ», который немедленно поставил на парковку. И я, с одной стороны, совершенно серьезно волнуюсь по поводу того, что будет с моим ребенком, потому что наши законы бесчеловечны, но с другой стороны, у меня даже голос изменился – вы чувствуете? – потому что теперь уже все будет, будет что-нибудь, шестеренки зацепились друг за друга. Больше нету пустоты. Нет никакой смерти. Я что-то сделал очень правильное. Ну, как это вы сказали: продать и немножко позабавиться. (Зачем едут на ярмарку?) Написал первую фразу, а дальше раз – и свиток развернулся, и теперь мне видно, что в нем написано…»

«Кстати, – пишет мне Жан-Мари Бэрримор, – а вы знаете, что Манон Рико нет в живых?…»