Однако, не только хозяйственная его деятельность создала ему славу одного из главных деятелей возрождения Оптиной пустыни. Архимандрита Моисея, большого любителя богословской и церковной книги, можно по праву считать основателем оптинской библиотеки (создана в 1854 г., до этого книги хранились в ризнице). Не одобряя индивидуального владения книгами, настоятель сделал свое собрание (более 1.500 книг), равно как и собрание брата игумена Антония достоянием всех оптинских иноков. За короткое время библиотека существенно пополнилась, к 1860 г. насчитывая уже 4.124 экземпляров (в том числе 99 «рукописей на бумаге»)[368].

За несколько дней до кончины, 6 июня 1862 г.[369], уже смертельно больной, архимандрит Моисей сумел, наконец, исполнить свое заветное желание, приняв схиму. Прожив всю жизнь в монастыре, настоятель Оптиной прекрасно знал все достоинства и недостатки «мира», в течение жизни постоянно сталкиваясь в своих хозяйственных нуждах с самыми разными его представителями и занимаясь тем, чем менее всего хотел заниматься с юности. Его подвиг был добровольной жертвой возрождавшемуся в России старчеству, искренним «насадителем» которого он, без сомнения, являлся.

К архимандриту Моисею (равно как и ко всем оптинским старцам), думается, можно отнести слова видевшего расцвет пустыни и ее славу современника: «Аскетизм прекрасен, – если он не официален, не “по должности”, а есть личное биографическое явление, целомудренно-скромное и непритязательное»[370].

Очерк шестой. Святой империи

К истории канонизации святителя Митрофана Воронежского в 1832 году

Причисление праведника к лику святых Православной Российской Церкви – событие в Синодальную эпоху экстраординарное. До середины XIX в. канонизировано было только три святителя: митрополит Ростовский Димитрий, епископ Иркутский Иннокентий и епископ Воронежский Митрофан. Прославление первого состоялось в 1757 г., при Елизавете Петровне; второго – в 1804 г., при Александре I. Ранее, в 1798 г., Синодальным указом было подтверждено прежде существовавшее местное почитание Феодосия Тотемского. Примечательная подробность: в каждом из упомянутых выше случаев отмечались не только факты совершения чудотворений по молитвам праведника, но и факт нетленности мощей. Последнее обстоятельство следует отметить особо: в то время нетленность воспринималась как обязательное условие, без которого говорить об официальных действиях священноначалия, направленных на организацию торжеств по прославлению, было невозможно. В этой связи становится понятным и то, почему вопрос о канонизации епископа Воронежского Митрофана (1683–1703) был для Св. Синода непосредственно связан с изучением состояния мощей святителя.

Разумеется, не менее важен был и вопрос о связанных с именем епископа Митрофана чудесах. С формальной точки зрения вопрос разрешался довольно просто: требовалось собрать и проверить поступавшие свидетельства, опросить тех, кто считал, что именно по молитве этого праведника получил помощь и избавился от болезни. Однако неизменно оставался другой вопрос: а с каких пор (и почему именно «с этих» пор) верующие заговорили о конкретном человеке как о чудотворце?

В нашем случае, ответ на него первоначально не был очевиден. Показательно, что в первом письме епископа Воронежского Антония (Смирницкого; 1773–1846), адресованном обер-прокурору Св. Синода князю П. С. Мещерскому весной 1830 г., отмечалось: «В сем году, неизвестно по какому поводу, началось многолюдное и со дня на день увеличивающееся стечение, как Воронежских граждан, так и окрестных жителей к гробу Святителя для совершения памяти о нем; из числа таковых некоторые с верою испрашивавшие себе помощи от молитв Святителя, являлись после ко мне [и] удостоверяли о полученном ими в разных болезнях чудесном исцелении, что все и замечается мною с надлежащею подробностью в заведённой для того домашней записке»[371].

Фраза «неизвестно по какому поводу» характерна. Она свидетельствует, что правящий архиерей Воронежской епархии не знал (или, по каким-то неведомым причинам, делал вид, что не знает), что послужило причиной резко выросшего интереса православных к святителю Митрофану, приведшего в итоге к его прославлению. Современная исследовательница жизни св. Митрофана Я. Э. Зеленина[372] полагает, что развившееся в 1830-е гг. «широкое почитание Святителя, при скудости сохранившихся известий о его прижизненных подвигах и чудесах, конечно, было откликом на обильный поток удивительных происшествий, чудес, исцелений, да и на саму духовную атмосферу, образовавшуюся вокруг св. Митрофана в годы его прославления»[373].

Отметим сказанное: скудость известий о прижизненных подвигах и чудесах св. Митрофана и, одновременно, обилие информации о том же в 1830-е гг. Как это понимать? Быть может, обратить внимание на то, что активное почитание святителя оказалось связано именно с 1830-м г., когда в Россию пришло одно из наиболее опасных инфекционных заболеваний XIX в. – холера. Я. Э. Зеленина приводила приложенное к письму костромского губернатора графа С. С. Ланского (1777–1862) частное послание некоего жителя Воронежа, получившее широкую огласку. В нём сообщалось, что риза свт. Митрофана, несмотря на прошедшие с его кончины десятилетия, совсем новая, и от неё верующие получают исцеление. Неизвестный писал также, что епископ Антоний во время молебна удостоился видения епископа Митрофана. Сообщалось также, что келейник вл. Антония 23 ноября 1830 г. увидел сидевших под собственными портретами епископов – Митрофана и Тихона Задонского. Святители потребовали у келейника призвать владыку. Тот пришёл и услышал от епископа Тихона, что его, вл. Антония, молитвами Воронежская губерния будет спасена от холеры. На это замечание Воронежский архиерей заметил, что не его молитвами, а молитвами свт. Митрофана. Однако святитель возразил: «Хотя я и угодил Богу, но ты за меня упросил»[374].

К сожалению, Я. Э. Зеленина не отмечает, что реакция графа на этот рассказ была весьма резкой. Он послал собственную реляцию обер-прокурору Св. Синода, а тот, в свою очередь, переслал её (в копии) епископу Антонию. Оправдываясь и называя письмо С. С. Ланского несправедливым и обидным, владыка 7 февраля 1831 г. писал князю П. С. Мещерскому, что им, как Воронежским архиереем, употребляются все меры осторожности к отвращению в народе преждевременных предубеждений и «несообразных с истиной соображений»[375].

Не касаясь в данном случае причин, заставивших Костромского губернатора направить личное письмо главе духовного ведомства, следует признать, что для Св. Синода этот вопрос был весьма важен. Ещё 16 мая 1830 г. там слушалось предложение князя П. С. Мещерского, при котором прилагался список с отношения Воронежского архиерея об особом почитании свт. Митрофана. Тогда же было принято соломоново решение: секретно уведомить владыку, «чтобы он по случаю распространившегося почитания памяти Епископа Митрофана и оглашаемых от того исцелений усугубил со своей стороны благоразумные меры осторожности, дабы преждевременно не утвердить в жителях мыслей о святости сего пастыря и не возбудить общего и настоятельного желания к открытию его тела, внушая напротив прозорливое и терпеливое ожидание особенного и более ясного произволения Божия к прославлению оного»[376]. В июле 1830 г. епископ Антоний проинформировал обер-прокурора о том, что его указание «приемлет с