крах был настолько напуган в Москве, что послесталинское (и послебериевское) руководство Кремля сочло, что у него нет иного выбора, кроме как сделать все необходимое для поддержки Ульбрихта. Таким образом, восточногерманский лидер имел возможность в любой момент шантажировать своих советских коллег.

Ульбрихт разыгрывал эту карту уже в 1956 году. Воспользовавшись нарастающими волнениями в Польше и Венгрии, он предупредил Хрущева, что недостаточная экономическая помощь со стороны Советского Союза "будет иметь для нас очень серьезные последствия" и "облегчит работу врага". Запрошенные Ульбрихтом сырье и товары народного потребления, которые СССР не мог себе позволить предоставить, тем не менее, были получены. К осени 1958 г. он добивался от Хрущева решения проблемы потока восточногерманских беженцев через Западный Берлин, вплоть до того, что с одобрением ссылался на недавний обстрел Мао Цзэдуном китайских островов:

Квемои и Западный Берлин не только используются в качестве провокационных центров теми силами, которые в настоящее время осуществляют над ними силовое воздействие, но и одновременно развиваются как территории, ... неоправданно оторванные от своих внутренних районов. . . . Обе позиции имеют не только одни и те же цели, но и одни и те же слабости. Обе позиции являются островными и должны нести на себе все последствия островного положения.

Хрущеву, уже беспокоившемуся о контроле над Мао, такая аналогия не могла показаться обнадеживающей. Тем не менее, он выдвинул свой ультиматум Берлину в ноябре 1958 г. в основном в ответ на настоятельные просьбы Ульбрихта, а возможно, и потому, что опасался, что неспособность затянуть "петлю" вокруг Берлина может вызвать презрение со стороны все более критичных китайцев. Что толку от хрущевских ракет, начинал спрашивать Мао, если они нигде не могут добиться уступок со стороны Запада?

Та же мысль приходила в голову и Ульбрихту, которого раздражало последующее нежелание Хрущева выполнить его собственное требование об урегулировании в Берлине: "Вы только говорите о мирном договоре, - прямо заявил он кремлевскому лидеру в ноябре 1960 г., - но ничего для этого не делаете". К тому времени Ульбрихт уже начал кое-что делать сам: он протестовал против англо-американо-французской политики в Западном Берлине, не советуясь с Москвой; он в одностороннем порядке изменил порядок пересечения границы в Восточном Берлине; в январе 1961 г. он отправил официальную делегацию в Китай - русские узнали об этом только тогда, когда восточные немцы остановились в московском аэропорту. Умышленно или нет, но в июне ему также удалось увеличить поток беженцев, впервые публично признав возможность строительства стены - хотя он настаивал, что никто не собирается этого делать. "Наши друзья... иногда проявляют нетерпение и несколько односторонний подход, - признал незадолго до этого советский посол в Восточном Берлине, - не всегда изучая интересы всего социалистического лагеря или международную ситуацию в данный момент".

В результате Хрущев пришел к выводу, что у него нет другого выхода, кроме как предъявить Кеннеди новый берлинский ультиматум на встрече в Вене. И после того как Кеннеди дал понять, что он, как и Эйзенхауэр, готов защищать Западный Берлин даже под угрозой ядерной войны, Хрущев убедился, что единственный выход - позволить Ульбрихту сделать то, что восточногерманский лидер обещал не делать: отгородить Восточную Германию от капиталистического анклава в ее центре. Хрущев надеялся отделить Западный Берлин от Западной Германии, а не Восточную Германию от Западного Берлина. Но теперь вариантов не оставалось: стена драматически показала, насколько Советский Союз привязал себя к слабому союзнику, который смог использовать эту слабость, чтобы добиться своего.

То, что позволило немецкой слабости превратиться в немецкую силу, - это, конечно, озабоченность авторитетом, которая доминировала в мышлении Вашингтона и Москвы. Установив своих клиентов и прикрепив к ним свою репутацию, ни американские, ни советские лидеры не смогли легко от них отвязаться, когда эти клиенты стали преследовать свои собственные приоритеты. Поэтому и США, и Советский Союз привыкли к тому, что их немецкие союзники определяют их немецкие интересы, а значит, и их немецкую политику.

 

V.

Однако АДЕНАУЭР И УЛЬБРИХТ не были самыми сложными союзниками: это право принадлежало Шарлю де Голлю и Мао Цзэдуну. И Франция, и Китай извлекали выгоду из отношений со сверхдержавами. Соединенные Штаты финансировали восстановление Франции после войны, обеспечивали ее безопасность через НАТО и спокойно поддерживали создание французского ядерного оружия. Советский Союз послужил идеологическим вдохновителем китайской революции, а после смерти Сталина он оказывал щедрую экономическую и военную помощь, а также техническую поддержку усилиям Мао по созданию китайской атомной бомбы, начавшимся в 1955 году. И все же в конце 1950-х - начале 1960-х гг. де Голль и Мао взяли курс на разрушение союзов, которые питали их государства и поддерживали их режимы. Их целью было не что иное, как разрушение биполярной международной системы времен "холодной войны".

Четвертая Французская республика, образовавшаяся после поражения и оккупации Франции немцами во Второй мировой войне, была экономически успешной, но политически неудачной. Нестабильные коалиции сменяли друг друга с такой удручающей частотой, что конституционная реформа стала неизбежной: только де Голль, лидер Свободных французов военного времени, обладал достаточным авторитетом и престижем для ее проведения. Новая Пятая республика, созданная в 1958 г., дала де Голлю необходимую власть с благословения американцев, которые надеялись на более твердое и предсказуемое руководство Парижа. "Франция представляет собой двенадцатилетнюю историю почти непрерывной моральной, политической и военной деградации", - комментировал в то время Эйзенхауэр. Эта история "почти требовала присутствия "сильного человека" - в лице де Голля".

Новый президент Франции, безусловно, отличался твердостью, но не предсказуемостью. В Вашингтоне почти никто не возражал против того, что де Голль умело ликвидировал долгие, но тщетные усилия Франции по удержанию своей последней крупной колонии - Алжира. Война в этой стране, по мнению американцев, истощала французские ресурсы, подпитывала арабский национализм и не могла быть выиграна. Однако Вашингтону было достаточно одобрения, поскольку вскоре де Голль дал понять, что его следующей целью будет препятствовать политике США в Европе везде, где только можно. Тот факт, что он делал это, рассчитывая на постоянную защиту со стороны альянса НАТО, только усугублял недовольство американцев; но недовольство, похоже, было именно тем, чего добивался де Голль. Он как будто хотел показать Соединенным Штатам, что в эпоху мускулистых сверхдержав у Франции есть возможность не только отстаивать свою самостоятельность, но и выставлять ее напоказ. К середине 1959 года Эйзенхауэр был в ярости от "комплекса мессии" де Голля: он представлял собой "нечто среднее между Наполеоном и Жанной д'Арк".

Список проступков де Голля был длинным. Он отказался координировать ядерную стратегию