в случае нападения СССР на китайские ядерные объекты? Этот вопрос мог быть задан только по указанию из Москвы, и адресат, не получив ответа, мог только передать его по инстанции своему начальству, которое передало его в Белый дом, где на него уже был дан ответ. За несколько дней до этого президент Никсон ошарашил свой кабинет, заявив, что Соединенные Штаты не могут допустить "разгрома" Китая в китайско-советской войне. "Это было крупное событие в американской внешней политике, - отмечал позднее Киссинджер, - когда президент заявил, что мы стратегически заинтересованы в выживании крупной коммунистической страны, которая долгое время была нашим врагом и с которой у нас не было никаких контактов".

Маловероятно, что тем летом у Мао были высокопоставленные шпионы в Вашингтоне, а у Никсона - в Пекине: связь между ними пока была невелика. Но что у них было, так это совпадение нескольких интересов. Одним из них, безусловно, была озабоченность Советским Союзом, который, как им обоим казалось, становился все более угрожающим. Его вторжение в Чехословакию в августе 1968 г. казалось безжалостно успешной операцией, и это впечатление усилилось в ноябре, когда Брежнев заявил о своем праве нарушать суверенитет любой страны, в которой предпринимаются попытки заменить марксизм-ленинизм капитализмом: "Это уже не просто проблема народа этой страны, а общая проблема, забота всех социалистических стран". Тем временем СССР наконец-то достиг стратегического паритета с Соединенными Штатами: если сейчас возникнет "ракетный разрыв", то американцы, скорее всего, окажутся на его коротком конце. Наконец, сабельные действия Москвы в отношении Китая свидетельствовали о том, что "доктрина Брежнева", а также советский ядерный потенциал могут быть реально применены.

Еще один общий китайско-американский интерес был связан с войной во Вьетнаме. Никсон хотел выйти из нее, но на условиях, которые не унижали бы Соединенные Штаты: именно об этом шла речь в его "жалком, беспомощном гиганте" весной следующего года. От Северного Вьетнама нельзя было ожидать помощи, но Китай - до сих пор крупный поставщик военной и экономической помощи Ханою - имел другую точку зрения. Вряд ли он хотел бы, чтобы боевые действия на его южной границе затянулись, в то время как перед ним маячила перспектива более масштабного и опасного конфликта с Советским Союзом. В начале 1970 г. Киссинджер напомнил главному переговорщику Ханоя Ле Дык Тхо, что Северный Вьетнам не может продолжать пользоваться "безраздельной поддержкой стран, которые сейчас его поддерживают". Китайцы уже сигнализировали о снижении своего энтузиазма в отношении войны, и с течением времени послания становились все более прямыми. "Как наша метла слишком коротка, чтобы вымести американцев с Тайваня, - сказал Мао северовьетнамцам в конце 1971 г., - так и ваша слишком коротка, чтобы сделать то же самое в Южном Вьетнаме".

У Никсона и Мао в то время был еще один общий интерес: восстановление порядка в своих странах. Чжоу Эньлай, министр иностранных дел Мао, намекнул на это, когда Киссинджер совершил свой первый и очень секретный визит в Пекин в июле 1971 года. Чжоу постарался заверить Киссинджера в том, что "культурная революция" закончилась. Он также пообещал, что Китай постарается помочь Никсону улучшить его положение на родине: ни один другой западный лидер, и уж тем более ни один другой американский политик, не будет принят в Пекине раньше, чем сам президент.Никсон действительно приехал в Китай в феврале 1972 г. и сразу же установил контакт не только с Чжоу, но и с Мао Цзэдуном.

"Я голосовал за вас, - шутил Мао, - когда в вашей стране царил хаос, во время вашей последней избирательной кампании. . . . Я сравнительно счастлив, когда эти люди справа приходят к власти". "Те, кто справа, - признал Никсон, - могут сделать то, о чем говорят те, кто слева". Когда Киссинджер предположил, что левые также могут выступить против визита Никсона, Мао согласился: "Именно так. . . . В нашей стране тоже есть реакционная группа, которая выступает против наших контактов с Вами". Далее состоялся следующий обмен мнениями:

МАО: Я думаю, что, вообще говоря, такие люди, как я, озвучивают много больших пушек. То есть такие вещи, как "весь мир должен объединиться и победить империализм, ревизионизм и всех реакционеров...".

Никсон: Как я... . .

МАО: Но, возможно, вы как личность не относитесь к тем, кто будет свергнут. ... . . [Киссинджер] тоже относится к тем, кого лично не надо свергать. И если вы все будете свергнуты, то у нас больше не останется друзей.

"История свела нас вместе", - сказал Никсон, прощаясь с Мао. "Вопрос в том, сможем ли мы, придерживающиеся разных философий, но оба стоящие на земле и вышедшие из народа, совершить прорыв, который послужит не только Китаю и Америке, но и всему миру в ближайшие годы". "Ваша книга, - ответил Мао, имея в виду предпрезидентские мемуары Никсона "Шесть кризисов", - неплохая книга".

 

VIII.

Это был знаменательный момент, но что из этого сделает Москва? Никсон и Мао, безусловно, намеревались расстроить русских. Однако они слабо представляли себе, насколько неспокойно уже кремлевское руководство, поскольку, несмотря на видимость обратного, оно тоже было глубоко озабочено сохранением своего авторитета в мире, где традиционные формы власти, казалось, уже не имели того веса, который они имели раньше. Ее травмирующим опытом стал тот, который, казалось, внушал всем остальным такую жестокую самоуверенность: Чехословакия. Брежнев отдал приказ о вторжении из чувства уязвимости - страха, что реформы "пражской весны" могут распространиться, но сама интервенция, по крайней мере, со стороны, выглядела как решение проблемы: иначе зачем бы Брежнев превратил ее в доктрину, которая должна была применяться в других странах?

Но вторжение прошло не совсем гладко. Офицеры Красной Армии почти потеряли контроль над своими войсками, когда на улицах Праги их встретили не приветствиями, а насмешками. Потребовалось больше времени, чем ожидалось, чтобы найти чехов, готовых взять власть в свои руки в условиях советской оккупации. Вторжение вызвало протесты югославов, румын, китайцев, а также коммунистических и других левых партий Западной Европы, которые обычно подчинялись решениям Москвы. Произошла даже небольшая демонстрация перед могилой Ленина на Красной площади - неслыханное событие, подтвердившее то, о чем давно догадывались кремлевские лидеры: внутри самого Советского Союза скрывалось гораздо большее недовольство.

Таким образом, "доктрина Брежнева" была "мужественным фронтом": Советские руководители прекрасно понимали, какую цену они заплатят, если им придется воплощать ее в жизнь. В 1970-е годы их главной задачей было сделать так, чтобы этого не произошло, а для этого необходимо было улучшить отношения с