— Шмайсер! Ты зачем в этот кабриолет весь их динамит нагрузил? И два ящика нашего тола туда же засунул?

— Путт приказал! — недовольно буркнул тот в ответ. Семен Федотович повернулся к капитану:

— Ты что задумал, орел?

— Чека рвану к чертовой матери за их художества!

— Объясни-ка подробнее, Соловей-разбойник. И не свисти, а то денег не будет, — Фомин в раздражении даже чуть притопнул ботинком.

Путт с невозмутимым видом дымил папиросой и пытался насвистывать через выбитый зуб немудреную немецкую песенку про Новый год, ибо мотив про «танненбаум» явственно там слышался. Но Фомина послушался сразу, и мелодичный свист прекратился.

— В Испании случай один у нас был. На одной из станций итальянцев засело до черта, все обложили сильными постами да караулами. Так склады дивизии «Литторио» охранялись — боеприпасы, снаряжение, топливо. Наши диверсанты у этих складов, как коты вокруг миски сметаны, кружили, вроде и близко, но не оближешь. Но кое-что придумали! Дело в дерьме оказалось.

— В каком еще дерьме? — вот тут удивились все трое разом.

— В обычном. В казарме охраны многовато, потому нужник не просто большой, а очень большой. О канализации в тех местах еще и не слыхали, ну, может быть, на гасиендах сеньоров можно встретить. А так гадят попросту, как мы, в ямы. И золотарь каждое утро приезжает на тележке. Нагрузит бочку дерьма и отправляет мула за ворота, а сам сидит и курит. Скотина у него умная — версту прочапает и встает у оврага. А второй золотарь дожидается на месте и бочку в овраг вываливает. Ушастого хлопает по заду, и тот до ворот сам идет, а солдаты его пропускают без досмотра — кто ж в дерьмо-то полезет. Тем более что караульные почти всю дорогу видят и овраг.

Путт сделал паузу и хитро прищурился. Было видно, что воспоминания для него приятные, а потому помимо воли капитан растягивает удовольствие от собственного рассказа.

— Там посадка олив метров на триста шла, вот этим и воспользовались. Мула остановили, четыре ящика тола в бочку закинули и радиовзрыватель хитрый присобачили, был в отряде один умелец. Позже на своем изобретении сам и подорвался. Но это так, к слову. За сорок секунд уложились, на семь секунд лучше тренировки. Хлопнули мула, тот и поплелся дальше дерьмо возить. А как за ворота его впустили, двадцать секунд отсчитали и врубили сигнал на адскую машинку. Мул как раз у склада с топливом шел…

— Представляю себе, что там случилось.

— Ни хрена ты не представишь, Лешенька, тут видеть надобно. Триста тонн горючки сперва рванули, пожар по станции знатно заполыхал. Затем склады с боеприпасами взорвались, строения на мелкие камушки разнесло. Мы сами еле ноги унесли, отцу в голову, а мне камнем в руку попало — а уже версту отмахали. Фейерверк макаронники надолго запомнили. Но что обидно — на случайность списали! Свидетелей ведь почти не уцелело! А мы, понятное дело, афишировать свое участие не стали.

— И ты предлагаешь автомобиль с шестью пудами взрывчатки подкатить к зданию Чека и рвануть. Ты представляешь, забубенная головушка, сколько случайных прохожих погибнет на улице. А напротив бывшей семинарии еще жилые дома стоят, а там женщины, дети…

— Там с нашим толом все десять пудов будут! — Путт прищурился, делая в уме нехитрые подсчеты. — Ты, Федотыч, с меня упыря кровавого не делай! Я чекистскую кожанку надену и во внутренний двор к ним заеду. Рассчитываю, что охрана ворота перед знакомыми машинами с матросами внутри откроет.

— Ты что, всерьез? — тихо спросил Фомин, округлив глаза. Либо дерзость полнейшая, либо у Путта «башню» срывать начинает.

— Более чем. С глушителей мы их у ворот, без шума и пыли положим. Внутрь проеду только я один, а наш грузовик развернем на улице. В кузове ДШК установим, с ним Шмайсер останется и девушка вторым номером, ленту держать. Прикроют, если что. Я из кабриолета выпрыгиваю и даю назад деру! Вы с Поповичем прикрываете из автоматов. Уходим за здание и ждем взрыва.

— Ну, ты даешь, Путтяра! Предупреждать надо! — облегченно вздохнул Фомин. — А я уж было подумал, что ты смертником решил заделаться.

— Не хорони меня раньше срока, Федотыч! Я еще крови попью. У меня на большевиков давно зуб вырос.

— Тогда режь дальше, Путт. Чую, в загашнике у тебя много интересного припасено!

— А то! Втроем врываемся в здание, благо Мойзес план начирикал, если не сбрехал, конечно, и там всех крошим. У нас два ящика гранат и автоматы — я думаю, хватит на хорошую зачистку. Тем паче в подвалах узников много, если освободить и вооружить, немало проблем для чекистов создать можно.

— Хорош твой план, Путт, хорош. Только не могу я его принять, не это должны вершить. Не для того сюда попали.

— Так «то» мы сразу сделаем, Федотыч. Машины у нас чекистские, а потому к «Королевским номерам» рулим смело. Времени на рекогносцировку у нас нет, действуем нахрапом, нагло. Кто на пути встанет, тех шлепаем без звука. Императора берем под белы рученьки, бросаем в машину. Ты говорил, что весь этот день в доме напротив с отцом сидел. И чудненько — забираем твоего отца и тебя…

Путт осекся, чуть побледнел и шалыми глазами посмотрел на Фомина. Абсурдность ситуации постепенно дошла и до остальных. Прошла добрая минута, пока первым тихо заговорил Попович:

— А ты, я имею в виду тебя молодого, там будешь? Не может же один и тот же человек одновременно жить?

— Не знаю, ребята. Если там отца и меня молодого нет, то это может быть и не наш мир…

— Как не наш? А куда он делся?!

— Ну… Понимаешь, это как дерево с ветками. Был один ствол, наша прежняя жизнь. Если бы мы погибли там, на болоте, то от него одна бы ветка в одну сторону пошла, а не погибли бы — вторая да в другую! То же самое и сейчас: кто знает, когда мы тут, в прошлом, появились… Может быть, история уже свернула по другому пути? Читал я однажды, в академии, что миров огромное количество. Реальностей тоже. Такая заумь написана была, что мне тошно стало. А потому не рассказываю вам ее. Долго ее рассказывать. Верьте на слово. Я просто иной раз думаю, что эти умники, философы, мать их за ногу, иной раз в точку попадают! Все может быть.

— Это точно, офигеть можно от этих трактатов! Особенно на трезвую голову! А если мы тебя с отцом сегодня встретим там?

— Я сам буду с ними говорить. И они поверят мне.

— Да не в жисть! В такое, что с нами произошло, никто не поверит. А если и поверит, то долго убеждать его придется.

— Не торопись делать выводы, Путт. Я другое имел в виду. У моего отца был старший брат, полный мой тезка. Я в него, кстати, лицом пошел, так дед всем говорил. Его отдали старому ведуну мальчишкой.

— Колдуну?

— Типун тебе на язык, Путт. Ведун не колдун, и зло не делает. Вон он, колдун, в шахте остался, есть с чем сравнить. Ведун, наоборот, все с молитвой творит. Дед мой тоже ведун, знания мне передал. Так от века заповедовано — дед только внуку «знания» и «дар» передать может. Тот своим внукам, а не детям. Так делается исстари, иначе роду худо выйти может.