— Хэндэ хох! И на выход. Шнелль! — грозным тоном скомандовал незнакомец.

Немец повиновался. Выйдя на улицу, он понял, что значили эти выстрелы. Из люльки мотоцикла свешивался убитый солдат, другой замер в седле, навалившись на руль, тело третьего темнело чуть в стороне. Рядом с фургоном под прицелом нескольких вооруженных людей стоял с поднятыми руками шофер. «Партизаны», — похолодел от ужаса санитар.

— Их нихт зольдат… Их санитатер! — жалобно запричитал он.

— Какой, ты к черту санитар? Фашист ты, а не санитар! — сплюнул идущий следом громила. — В расход его, Степан, вместе с водителем! — И, обернувшись к следующему за ними директору, добавил: — Петр Ильич, быстро выводите детей. Время!

Коржов бегом вернулся в спальни. Дети уже перестали плакать, слышались только отдельные всхлипы. Самым маленьким что-то успокаивающе шептали воспитательницы.

— Дети, прошу внимания, — как можно спокойно начал директор. Десятки заплаканных детских глаз с надеждой смотрели на него. — Сейчас все организованно, взявшись за руки, выходим на улицу. Там нас уже ждут хорошие дяди — партизаны. Они отведут нас в безопасное место в лесу. И прошу всех вести себя тихо. И еще, дети, сегодня мы с вами будем играть в игру под названием «кочки», если вдруг слышите шум на дороге, то по моей команде, сразу отбегаете в сторону, приседаете и замираете, как кочки.

— Лучше бы так и сказали — прятаться будем, а то кочка, кочка… — недовольно пробурчал кто-то из старших.

Дети гуськом потянулись из спальни. Самых маленьких несли на руках воспитательницы.

Через минуту старый костел опустел. Быстро затихло под теряющимися во мраке сводами разбуженное легкими детскими ножками эхо. В спальне девочек сиротливо привалилась к подушке забытая кем-то тряпичная кукла. Ее нарисованные химическим карандашом глаза казались печальными…

Немец лежал поперек тропы и остекленевшим взглядом смотрел на большую, неотвратимо наползающую на солнце тучу. Пуля попала ему в горло, и весь мундир был залит кровью. Еще троих — неподвижные серые бугорки среди примятой травы — командир полкового разведвзвода Федор Чибисов заметил рядом с тропой. «Видно, встали на пути кого-то из наших», — чисто механически отметил он и, забрав у мертвого из подсумка запасные рожки для своего «шмайссера», подал отряду знак продолжать движение.

Пятнадцать измотанных донельзя людей, не считая медсестры и тяжелораненного осколками снаряда комполка, которого попеременно несли на самодельных носилках четверо бойцов, вышли на освещенную солнцем поляну и, настороженно озираясь по сторонам, гуськом потянулись по едва заметной тропе вслед за своим командиром.

Уже более четырех часов они пробирались лесом к указанному на карте месту прорыва, но всякий раз натыкались на немецкие заслоны и, избегая прямых столкновений, вынуждены были забирать все правее, пока окончательно не сбились с маршрута.

Туча наконец доползла до солнца, и на враз померкнувший мир вдруг обрушился дождь.

— Слезы неба… — тихо сказал идущий рядом с лейтенантом Крутицын.

— Что? — не понял Чибисов.

— Дождь — слезы неба, — повторил старшина. — Небо плачет по погибшим… Поэт один так сказал. Не обращай внимания, командир, так что-то вдруг вспомнилось.

— Теперь самое время поплакать, — грустно усмехнулся лейтенант, подставляя лицо под теплые струи дождя.

Перед его мысленным взором вдруг снова встали картины сегодняшнего утра. Отчаянный бой у сожженной немцами деревушки, смерть товарищей, разгром прикрывающего отход дивизии полка.

Они продержались ровно сутки. На следующий день немцы даже не стали пытаться штурмовать их позиции, а просто подогнали тяжелую артиллерию, минометы и за несколько часов буквально смешали с землей окопавшиеся на высоте батальоны или, вернее, то, что от них осталось. Танки и пехота оттеснили к лесу выживших…

Чибисову порой начинало казаться, что время вдруг обернулось вспять и не дождливый июль сорок второго, а кошмарное прошлогоднее лето снова стояло на дворе. Да и тот февральский «прорыв» под Вязьмой, судя по всему, был спланирован в германских штабах. Ведь у основания «горловины», в которое, как в бутылочное горлышко, хлынули наступающие на Вязьму части Красной армии, противник держался стойко. Два населенных пункта, расположенных аккурат по бокам пробитой во вражеской обороне бреши, стали тогда столбами невидимых, временно распахнутых ворот. Чибисову вспомнилось, как закрепившиеся у этих «столбов» немцы пускали в небо осветительные ракеты, словно сигнализируя друг другу, что все, мол, в порядке, все под контролем. У них действительно все оказалось под контролем: в середине февраля, мощно ударив с двух сторон по «горловине», противник восстановил свою линию обороны, и тем самым захлопнул «ворота».

«Прелесть» окружения введенные в прорыв войска хлебнули уже в конце зимы, когда кончились запасы продовольствия. Что-то удавалось раздобыть в окрестных деревнях, что-то сбрасывали с прилетающих с Большой земли самолетов, но этого все равно не хватало. Ели лошадей, кору с деревьев. Но голод, постоянный голод преследовал сражающиеся в «котле» войска. То, что сил пробиться к ним у фронта нет и все кончится неминуемой катастрофой, в армейских и дивизионных штабах поняли еще в начале весны, и на транспортных самолетах стали потихоньку вывозить на Большую землю тыловые части и госпиталя.

А к началу лета кольцо стало стремительно сжиматься. Подтянув из Европы свежие части, немцы завязали бои по всей линии окружения, стремясь окончательно ликвидировать у себя в тылу крупную группировку русских. Москва дала «добро» на вывод оставшихся в «котле» войск лишь в начале июля. Было даже указано место прорыва: там силами целой армии готовился встречный удар, но уйти повезло не всем…

Андреев пришел в себя уже в лесу, на марше и сразу же потребовал доложить ему обстановку.

— Полк разбит, товарищ майор, — с мрачным видом начал Чибисов, шагая рядом с носилками. — Уцелело около двухсот человек во главе с капитаном Ермолиным. Пытались пробиться через деревню К., но безуспешно. Везде выставлены немецкие заслоны. Было принято решение разделиться на группы, и каждой выходить из «котла» самостоятельно… Товарищ майор, я был против, но победила точка зрения капитана Ермолина. По моим данным, сейчас мы находимся в десяти километрах от линии фронта.

— Спасибо, лейтенант, — едва слышно прошептал майор. — Полк свою задачу выполнил — на сутки задержали немцев…

Андреев прикрыл в изнеможении глаза. Федор подумал, что комполка снова потерял сознание, но майор, из последних сил борясь с накрывающим его кровавым туманом, вдруг встревоженно спросил:

— А знамя, лейтенант? Полковое знамя?

— Все в порядке, командир, оно у меня, — отозвался один из несущих носилки бойцов. Это был Брестский. — Спрятано под гимнастеркой. Стянут им, как барышня корсетом.

Но Андреев уже не слышал…

Полковое знамя спас случай или, вернее, полевая сумка. Дима заприметил ее среди разметанных взрывом бревен, когда разведчики вытаскивали из-под завала чудом уцелевшего, хотя и тяжелораненного комполка — прямое попадание снаряда мгновенно превратило КП в братскую могилу.