– Ага, Бисерово называется.

– Это рядом с Москвой?

– Ну, не совсем рядом, но добраться можно.

– Погоди, но если она из деревни, как же она английский выучила и вообще…

– А она очень хитрая была. Все впитывала. Мужик у нее был, решил ее образованием заняться. У тебя, говорит, талант к языкам. С французским и немецким сейчас много кого, а вот с английским – мало. Учи английский. Ну, она и стала учить. Потом он ее сюда, в «Интурист», пристроил. А потом его замели. По пятьдесят восьмой. Она против него показания давала и вообще от него отреклась. Некоторые думали, ее тоже того, заметут за компанию. Но не замели и даже с работы не погнали.

– А как к ней тут относились?

– Бабы? Терпеть не могли. Мужики получше, это да. Интересовались. – Клава нахмурилась. – Слушай, только давай договоримся: я тебе это рассказываю вроде как под большим секретом. Никаких бумажек или, как там у вас принято, я подписывать не буду, ясно? Мне неприятности на работе не нужны. Тут все стукачи, но им не понравится, если про них тоже начнут всякое рассказывать…

– Клава, ты золотая женщина, – серьезно ответил Казачинский. – Какие неприятности? Я вообще тут кофе пью, и говорим мы… о погоде.

– О погоде? Ну ладно. – Клава улыбнулась, и на щеках ее вспыхнули такие обольстительные ямочки, что Юра на несколько мгновений напрочь утратил дар речи. – Еще о погоде рассказать? Про дождик, про облачность, про снежок? Давай, спрашивай, пока никто не пришел.

– У Пыжовой был кто-нибудь?

– В смысле, постоянный? Был, конечно. Орехов… нет, Орешников. Он в ВОКСе работает.

– Это Всесоюзное общество культурных связей? – сообразил Казачинский.

– Оно.

– Какие у них были отношения?

– Ну, какие, какие… Он пожиже, чем ее бывший, конечно. Она его при себе держала – Орешникова, в смысле, – потому что никто получше не подворачивался.

– Она сама так тебе сказала? – небрежно спросил Юра.

– Не мне, Рейсихе. Но разговор был при мне, это да. Кто ее убил-то?

Казачинский ограничился тем, что развел руками.

– Мы только это дело получили. Ее даже опознать долго не могли – нашли без документов. Не знаешь, что она могла ночью в районе Никитского бульвара делать? В гостях была или, может, родня там живет?

– Никитского… – Клава задумалась, – да нет вроде. Орешников на другом конце Москвы – на улице Чернышевского. А сама она вроде на Садовой-Самотечной.

Не Клава, а просто клад. Или кладезь. Юра поймал себя на желании расцеловать буфетчицу.

– А подруги у нее были какие-нибудь?

– Какие подруги? Я ж говорю – она сука была. Ну, вертелись вокруг нее разные бабы, которым она сбывала лишние вещи. Но это ж не подруги.

Дверь буфета отворилась, на пороге возникли две женские фигуры. Казачинский понял, что пора закругляться.

– Сколько я тебе должен? – спросил он.

– Нисколько. Не путай мне отчетность.

Юра не стал спорить, лишь оторвал кусок бумажной салфетки и написал на нем свой номер.

– Вот если захочешь мне позвонить. Днем скорее всего ответит женщина – это моя сестра. Я ее предупрежу, она мне передаст все, что ты скажешь.

– Ладно, – сказала Клава, опуская обрывок салфетки в карман своего фартука, и повернулась к новым посетительницам, напустив на себя профессионально любезный вид. – Что вам угодно?

Когда Казачинский вошел в кабинет Опалина, тот, разложив перед собой дела четырех жертв, рассматривал извлеченные из папок фотографии. На Юру старший оперуполномоченный едва взглянул.

Антон сидел за столом Петровича и, очевидно, уже закончил рассказывать, что именно ему удалось узнать. Сам Петрович отсутствовал – судя по всему, Опалин отправил его куда-то с поручением.

– А у меня есть новости, – объявил Казачинский.

И вслед за тем он пересказал коллегам то, что ему удалось узнать от буфетчицы «Интуриста».

– Кого-нибудь из братьев жертвы придется вызвать для опознания тела, – сказал Опалин. – Мать не надо. – Он дернул щекой. – Про Орешникова мы уже знаем – Антону о нем рассказали другие свидетели…

Хлопнула дверь, в кабинет быстрым шагом вошел Петрович.

– Так вот, по поводу машины, – заговорил он, не тратя время не предисловия. – У самого Орешникова машины нет, но его двоюродный брат сейчас за границей, работает в нашем торгпредстве, и Орешников присматривает за его машиной. Фамилия брата…

– Плевать на фамилию, – отмахнулся Опалин. – Машина появилась, значит, я прав. Это не шофер.

– Кто-нибудь мне объяснит, что тут происходит? – попросил Казачинский.

– Труп Екатерины Пыжовой усадили на скамейку. – Опалин взял одну из фотографий и сунул ее под нос Юре. – На скамейку, вот в чем фокус. Раньше наш шофер либо оставлял тела на месте преступления, либо вывозил в какой-нибудь парк. Не сажал он никого на скамейки, понимаешь?

– Получается, это не шофер? – Казачинский нахмурился.

– Слухи в народе уже ходят? – невпопад спросил Опалин.

– Слухи есть, – подтвердил Петрович. – Как им не быть-то!

– Ну вот, а теперь предположим, кто-то замыслил убийство, но не знает, как все обставить. И тут – такой удобный случай. Где живет Орешников?

– На Чернышевского.

– Тогда все просто: жертва была у него, он убил ее, засунул в машину, выехал на Бульварное кольцо – это только мое предположение, он мог и другой дорогой ехать, и оставил тело на Никитском. Мол, ловите своего «комаровца», люди добрые, а я ни при чем.

– Нужна санкция на арест, – подал голос Антон.

– А если это все-таки не он? – спросил Петрович. – Нам же ничего толком о нем не известно.

«Он что, сомневается?» – изумился Завалинка. Сам он воспринимал любые выводы Опалина как истину в последней инстанции.

– Надо осмотреть квартиру и машину, – буркнул Иван, не отвечая. – На левом сапоге Пыжовой не хватает набойки. Если Орешников таскал труп туда-сюда, то где-то эта набойка могла остаться… Антон!

– А?

– Ты будешь сопровождать Петровича к товарищу Орешникову. Доставьте товарища сюда немедленно.

– А если он откажется?

– Скажите ему, он арестован по сто сорок пятой статье УПК. – Эта статья разрешала задержать подозреваемого на две недели, за которые милиция или следователь обязаны были собрать достаточное количество улик.

– Ваня, для ареста по сто сорок пятой все равно нужна санкция прокурора, – негромко напомнил Петрович.