Нам в Твери повезло – ни дядюшка, ни графиня автоматами не владели, и потому многое можно было списать на служебную надобность. Совсем уж зарываться не стоило – Светлым только дай повод поскандалить… но мелочной слежки мы, дозорные разных мастей, друг за другом не вели. «Хочешь жить – дай жить другому, – наставлял дядюшка. – Это хоть и наш, Тёмный, принцип, да Светлым он тоже порою не чужд».

– Борщ есть, на свиной кости сваренный, – прервав игру, сообщил Алёшка. – И рыбный пирог со вчера остался. Согреть?

– Да ты бренчи, бренчи, – отмахнулся я. – Сам согрею.

Конечно, ставить чугунки на печь я не стал – это долго. Заклятье «жарка» действует куда быстрее, а силу магического огня можно настраивать тоньше.

– Несанкционированное воздействие седьмого уровня, – отставив флейту от губ, сделал страшную гримасу Костя. Я видел, как он отчаянно старается не заржать в голос.

– Причём даже не на людей, а на пользу Иных, – заметил я. – Поужинаешь с нами?

– Нет, благодарю, – мотнул он головой, – да только в Журавино у нас ужин через четверть часа, я уж лучше со своими.

– А мы что, чужие? – поддел его Алёшка.

– Дурак! Там же дети, малышня совсем, только-только набранные! – строго пояснил Костя. – Им же без меня тоскливо!

Ну да, кто бы сомневался. Графиня ещё осенью приставила новоиспечённого дворянина к делу: произвела его, выпускника школы, в наставники младшего класса. И не об Иных шла речь, а об обычных детишках, коих в журавинской школе большинство. Костя гордился оказанным доверием и старался не оставлять своих питомцев надолго.

В общем, Виктория Евгеньевна поступила вполне разумно: если уж сделала бывшему крестьянскому сыну дворянство, то следовало и пустить его по какой-то линии. Либо по военной, либо по чиновной, либо ещё что… Странно гляделось бы, что недоросль принадлежит к дворянскому сословию, но никоим образом не служит империи. Учительская стезя для небогатого, неродовитого дворянина – вполне достойный выход.

– Ну, ступай, – разрешил Алёшка, – утри им там носы, Светлый.

– Сам такой! – парировал Костя.

Эти двое спелись мгновенно. Месяца не прошло, как Алёшка вышел из Сумрака Иным, а Костя уже стал постоянным гостем в нашем доме. И не в том даже дело, что именно ему графиня поручила быть первым Алёшкиным наставником в магии – просто сошлись они, как замок и ключ.

Я, наверное, не только «озорной барин», но и «озорной Тёмный». Тот же Пётр Иванович уже полгода смотрит на меня как на безумца… благо что рот не разевает, знает всё-таки своё место. Но и прочие наши дозорные не могут взять в толк, как так можно – жить бок о бок со Светлым, причём не по надобности, а по своей же воле. Впрочем, дядюшка слегка облегчил моё положение: шепнул кое-кому из дозорных, что выполняю я особое задание, про которое всякой низшей шушере знать не след.

«В каком-то смысле так оно и есть, – однажды вздохнул он за шахматной доской. – Я, право, и сам не знаю, что это за такое задание, но чую всеми печёнками и селезёнками: пригодится нам этот твой Алёшка. И может даже так повернуться, что светлая его масть нам полезнее, чем если бы всё по изначальному расчёту вышло. Думаешь, цель моя была – ещё одного сильного Иного в наш Дозор добавить? Нет, Андрюша, всё куда сложнее. Вот глянь на доску – у тебя и конь, и слон, и ладья, а у меня только слон да три пешки. Преимущество вроде как у тебя, да только пешка моя через три хода ферзём обернётся, а ты ничего с тем поделать не сумеешь: ладью не сдвинешь, она короля твоего от мата закрывает, слон заперт твоими же бесполезными пешками, конь на другом конце доски, до пешки моей уж не доскачет. Вот и мнится мне, что Алёша этот Кошкин вроде той чужой фигуры будет, от которой неприятелю только неудобство… вот как тебе от пешек твоих. Да, как был наш Дозор слабее Светлых по фигурам, так и остался. Однако позиция стала куда хитрее. Так что пусть всё идёт как идёт. А дальше посмотрим, куда оно вырулит».

Всё и шло – непонятно куда, но меня пока устраивало. Алёшка держался со мной почти как раньше, разве только перестал наедине барином называть, приучился к Андрею Галактионовичу На людях же всё выглядело по-прежнему. «Зачем мне эта ваша вольная? – смеялся он. – Я и так вольнее некуда. А людям незачем лишний раз языки чесать. Считаюсь вашим дворовым, так и пускай».

Будь я просто человеком, просто отставным поручиком Полынским – не нарадовался бы на такое приобретение. Алёшка оказался гением хозяйства. Даже занятия рукопашным и сабельным боем (к которым после посвящения он проявлял не меньше усердия, чем раньше) не мешали ему обустраивать наши владения.

В доме он починил всё, что только можно (а между прочим, выяснилось, что купчиха Зырянова изрядно меня надула, ветхости и гнилья было полным-полно). Его огород поражал соседей обильным урожаем (подозреваю, что чуть-чуть магии он всё же применил – трудно ведь удержаться, когда учишься).

Старый колодец его решительно не устроил, вода показалась ему невкусной – и летом он вооружился ореховой лозой, побродил взад-вперёд и отыскал новое место. «Нет, барин… то есть Андрей Галактионович… никаких Сумраков, у нас в Белом Ключе дед Фёдор с лозой умел управляться, ну и меня научил… мне тогда седьмой год был». Причём сам рыть не стал, стребовал у меня денег, нанял местных мужиков – и стоял у них над душой, тыкал носом в малейшие недочёты. Видимо, сказалась школа Прасковьи Михайловны.

О ней, кстати, отзывался он сочувственно и даже сходил на отпевание Терентия Львовича (тот, не оправившись от удара, преставился после Воздвижения). Более того, проведал бывшую свою барыню в новом её обиталище, крошечном домишке на окраине. Ещё в июне, уплатив положенное стряпчему Мураведову (как же опостылела мне эта личина!), господа Скудельниковы перебрались в Заволжскую часть, на Никитскую. Из дворни осталась у них только Настасья. «Да ты никак жалеешь старичков? – щурился дядюшка, выслушивая мой отчёт. – Брось, пустое. Бедность, как известно, не порок… А денежки, между прочим, Дозору пригодятся… Сам знаешь, строжайший запрет имеется на то, чтобы магией творить золото. Вот и приходится нам, Иным, зарабатывать на жизнь по-человечески. Ну, почти по-человечески».

Алёшку я тогда спросил: оттого ли сочувствует он старухе Скудельниковой, что сие положено ему как Светлому? Мальчишка засмеялся, махнул рукой. «Нет, барин, мне её ещё раньше стало жаль, как посыпались на неё беды. Ещё когда человеком был. Сыскать бы этого графа Розмыслова, да оглоблей…» Я не стал, конечно, говорить Алёшке, что никак ему графа Аркадия Савельевича не найти, какую магию ни применяй. Не стал напоминать, что вряд ли Алёшка управился бы и с оглоблей – тут нужна взрослая мужская сила. Просто хмыкнул: «Ладно б она была чем-то вроде добрейшей твоей графини Виктории. Но Прасковья-то Михайловна тебя в хвост и гриву гоняла да каждую субботу розгами секла!» На это Алёшка не моргнув глазом возразил, что за розги он на неё не в обиде, что дворовых непременно следует пороть, не то разбалуются. «Слышала бы тебя сейчас Виктория Евгеньевна! – усмехнулся я. – Небось такую мозгомойку бы устроила!» «Так ведь не слышит!» – резонно возразил он, и крыть было нечем.