– Ха, не злюка! – Филимон забежал вперёд Али, дунул ей в лицо. Колыхнулись волосы цвета спелой ржи. – Да ты никак забыла, что я купца Пряникова Африкана Максимовича параличом разбил сразу, как только в Тёмные меня взяли? И грехом то не считаю! По мере же! Мне в год одно воздействие второго уровня положено, вот я и в зачёт года…

– С купцом, конечно, нехорошо вышло, – согласилась Аля, – и про то я тебе уж не раз твердила. Но и тебя понять можно: ты ж ему с малолетства служил, и лупил он тебя нещадно. Однако ж и с извергом так поступать не следует. Вот сделаешься Светлым, сразу то поймёшь…

– А может, лучше ты в Тёмные? – поскучнев, вновь предложил Филя.

– Говорено уже: нет и нет! – отрезала Аля. – Я свою масть не сменю. Из Дозора ради тебя ушла, цени! Но Тёмной никогда не стану. А вот ты, коли любишь меня так, как о том говоришь, преобразишься в Светлого. И ведь согласие уже дал, так что снова затеваешь пустую болтовню?

– Да я так, просто, – вздохнул Филимон. Он давно уже убедился – Алю переспорить невозможно.

– Так вот, насчёт бабки Катерины, – как ни в чём не бывало продолжала девушка. – Мало того что подобрела, у неё и аура стала как у Светлой. И людям старается всякое добро сотворить, сама мне говорила. Через то добро она волшебство черпает, а волшебство ей, обратно же, для добра потребно. Хорошо ещё, что ваш Дозор не прознал, а то бы живо ей счёт выкатили за неположенные исцеления…

– Да, – согласился Филимон, – повезло бабке, что Дозоры наши в городе между собой грызутся, и нет им дела до сельской глуши.

– Надолго ли? – вздохнула Алевтина. – Вот скоро наши ваших к ногтю прижмут, и тогда уж устроят проверку деревенским ведьмам по всей Новгородчине…

– Почему это наши ваших? – тут же взвился Филя. – Может, как раз наоборот! У нас знаешь сколько боевых артефактов в арсенале припасено!

– Условились же про то не спорить! – отрезала Аля. – Пусть собачатся, нас теперь это не касается, не в Дозорах мы больше, да и с Новгородчины съедем куда подале. Для себя наконец-то поживём. Нас-то, между прочим, уже трое, – погладила она свой пока ещё вполне плоский живот.

– Ух ты! – Филя, совсем как мальчишка, подпрыгнул на месте и приземлился прямо на шляпку боровика. – Что ж раньше молчала?

– Убедиться хотела, – мирным тоном объяснила она. – Так что по-любому нам теперь в Новгороде не жить, заклюют. Иные-то побольнее, чем люди. Я ж ещё зачем к бабке-то Катерине бегала? Чтоб глянула, всё ли ладно с ребёночком.

– И что бабка сказала? – замер Филимон.

– Всё ладно, – улыбнулась Алевтина. – Сын у тебя будет, Филя. Бабка его во всех подробностях разглядела, даже что у него внутри. Говорит, ей теперь такие дела легче даются, потому как и прежнее ведьмовское искусство, и Светлая сила, которую она научилась напрямую из Сумрака тянуть. Так вот, не стала я таиться, рассказала про нас с тобой, поплакала даже. Бабка Катерина-то и пожалела. Поведала про Отшельника. Раз уж он её, колдунью злющую, Светлой сделал, так уж тебя-то запросто. Ты ж у меня только снаружи Тёмный, – прижалась она к парню, встав на цыпочки, куснула в ухо. – А поскрести – так очень даже Светлый.

И точно соглашаясь с нею, закричала в малиннике сойка.

Вечер был морозный и ясный. Солнце уже упало за горизонт, но запад ещё тускло светился малиновым – прямо как угли в печке, когда пора закрывать вьюшку. Хорошо всё-таки, когда дом натоплен и тебя там кто-то ждёт. Лучше, конечно, чтобы не кто-то, а к примеру, Анюта, но нам с нею того не суждено.

От Конторы к дому я всегда ходил пешком, жара ли на улице, дождь ли, стужа ли… Соседи давно уже укрепились во мнении, что у «озорного барина» с головой не всё в порядке, но меня это ничуть не трогало. Наоборот, давало простор. «Между прочим, именно так нам, Тёмным, и следует меж людей держаться, – не раз поучал словоохотливый дядюшка. – Потому что коли станешь с оглядкой на них жить, то и выходит, что не для себя живёшь, а для них. Всех мыслей и будет: а что скажет какая-нибудь Марья Алексеевна? Но и совсем уж злить людишек тоже не стоит – обозлятся в ответ и начнут пакости строить… магией, конечно, с этим управишься, но опять же выйдет, что не в своё удовольствие живёшь, а чтобы с ними сражаться. Нет, племянничек, тут надо золотую середину искать. Чтобы малость удивлялись, посмеивались – но и только».

Тявкнул приветственно Ураган – за полгода с лишним вымахал он изрядно, хотя по уму оставался щенком. Алёшка ещё осенью приучил его подавать лапу – и не пользовался при этом ни каплей магии. «С нею неинтересно!»

Первое, что услышал я, входя в натопленный дом, – это музыку. Ну, понятное дело, значит, вновь у нас гость, снова сыгрываются.

Так оно и было. Алёшка сидел на лавке и вовсю наяривал на балалайке, а Костя, скрестив ноги, расположился на ковре и вёл на бамбуковой флейте какую-то жалостливую мелодию.

– Что, Светлые, получается? – ухмыльнулся я.

– Ещё не очень, Тёмный, – признался Костя. – Но к Святкам надо сыграться как следует, выступаем.

Я вяло кивнул. Уже две недели как они репетировали – в Журавино графиня ежегодный рождественский бал устраивает, причём в отличие от городского, пасхального, всех туда зовёт – и соседей-помещиков, и своих же крестьян.

Правда, как язвительно пояснил дядюшка, крестьяне её не больно-то пользуются приглашением. Вот, казалось бы, добрая барыня, добрее не бывает. Крепостным своим мужикам волю дала, припасы у них за деньги покупает, за всякую работу платит – а они стараются держаться от неё подальше. И разговоры разговаривают… мол, странная она, графиня, и сколько лет уж не стареет, и мужа покойного не иначе как чародейством каким-то извела… уж он-то правильный барин был, что не по нему – сразу в рыло, зато как отойдёт, пятак на водку… а эта по-иноземному всё устраивает, блажит… школа опять же для босоты… зачем босоту учить? Коли на роду тебе написано землю пахать или милостыньку просить – так без надобности глаголы да яти…

Когда разговоры переходили некую меру, Виктория Евгеньевна поглаживала мужицкие мозги магией. Воздействие шестого уровня. «И знаешь, – усмехался дядюшка, – я на то глаза закрываю, не веду учёт мелочи. Пусть уж… я не жадный. А коли столичные когда-нибудь пронюхают – будем считать, что не для себя она то творит, а по своей дозорной службе».

Хорошая вещь – дозорная служба. Магические воздействия на людей, выполненные вроде как по служебной надобности, для пользы Дозора, не идут в твой личный счёт. И правильно! Будь оно иначе – ни мы, ни Светлые попросту работать бы не смогли, только и следили бы друг за другом. Дядюшка, правда, говорил, что так не повсюду. Есть города, где любое магическое воздействие любого Иного учитывается – будь ты партикулярная особа, будь ты на дозорной службе. Причём никто не бегает, не надзирает за чужими – просто есть у начальствующих над Дозорами, да и у местной Инквизиции такие артефакты, которые сами собой любое шевеление Сумрака замечают, любое применение магии. «Автоматы! – со вкусом произносил дядюшка. – На пятьсот вёрст могут пробивать… Но сие редкость». Магический глобус графини Яблонской был жалким подобием таких артефактов. Глобус лишь показывал Иных в пределах своего действия, но их магии учёта не вёл.