– А как поживает мисс Ирма? Нам так ее не хватает!

Майк признался, что не видел ее в городе, но, судя по всему, во вторник она отплывает в Англию. При этих словах на лице миссис Катлер отразилось искреннее беспокойство. Едва гость ушел, мистер Катлер, восприимчивый, как и многие люди, живущие в близком контакте с природой, спокойно заметил:

– Я-то считал, что между ними что-то есть. Очень жаль!

Его жена вздохнула.

– Ушам своим не поверила, когда он заговорил таким равнодушным тоном о моей бедной девочке.

В сумерках Майк направился к озеру, где сухой перестук камышей и голые ивовые ветви, прикрывающие небольшую бухточку (летом служившую тенистой стоянкой для плоскодонки), наполнили его тревожной меланхолией. Лебеди исчезли, от водяных лилий остались только темно-зеленые листочки на мрачной поверхности. Дуб, под которым летним днем Майк видел пьющего воду лебедя, тянул голые ветки к небу. Вдалеке слышался шум ручейка, стекающего из леса под деревянным мостиком. Его звон лишь подчеркивал неподвижность и тишину бесконечного дня.

Закончив ужин, Майк взял керосиновую лампу, всегда висевшую в боковом проходе, и под мокрым снегом пошел в конюшню. В комнатке Альберта горел свет, в ожидании гостя ботинок держал маленькое окошко открытым. На столе стояла бутылка виски и два стакана.

– Извини, здесь негде разжечь огонь, но грог поможет согреться, а еще кухарка сварганила нам сэндвич. Угощайся.

Майк ощутил атмосферу гостеприимства и даже комфорта, неведомую в гостиной его тетушки.

– Будь ты женатым мужчиной, – сказал он, усаживаясь в сломанном кресле-качалке, – тебя бы называли радушным хозяином. Так пишут в женских журналах.

– Люблю удобно устроиться, когда есть возможность – если ты об этом.

– И не только… – Ему о многом хотелось поговорить, но Майк не знал, с чего начать. – Надеюсь, однажды у тебя будет собственный дом.

– О, вот как? Я быстро бы убежал, Майк, даже если бы хватило денег на то, чтобы остепениться и завести детишек. Как тебе городская жизнь среди важных шишек, нравится?

– Вовсе нет. У тетушки на уме лишь одно – устроить очередной отвратительный вечер в мою честь. Я еще не сказал им, что через неделю или две поеду на север, наверное, в Квинсленд.

– Вот там-то я толком и не бывал, если не считать порта в Брисбене и тюрьмы в Тувумбе… ну, туда я загремел всего на одну ночь.

Майк с нежностью посмотрел на красно-коричневое лицо друга в мерцании свечи, и оно было куда честнее, чем лица его кембриджских друзей, которые тратили кучу денег на портных и ни разу не проводили ночь за решеткой.

– Не хочешь взять отпуск и поехать на север со мной?

– Боже, ты серьезно?

– Конечно.

– Где ты собираешься остановиться?

– Почти на самой границе штата есть крупная скотоводческая станция, которую я хочу посмотреть. Называется «Гунауинги».

Альберт задумчиво ответил:

– Пожалуй, нетрудно найти работу на большой ферме. И все же, Майк, я не могу бросить твоего дядю, пока не подыщу себе замену в Лейк-Вью. Старик в общем-то неплохо со мной обращался.

– Понимаю, – сказал Майк. – Начинай искать подходящего парня, а я напишу тебе, как только точно определюсь с планами. – О деньгах, что примечательно, речь не шла. В такой момент предложение оплаты за поезд до Квинсленда противоречило бы духу идеального взаимопонимания. Благодаря виски и свету двух свечей в душной комнатке было почти уютно. Майк налил себе еще выпить и почувствовал, как по венам разливается приятное тепло. – В детстве я думал, что виски – это такое лекарство от зубной боли. Няня смачивала в нем кусок ваты. Недавно я обнаружил, что виски хорошо помогает и от бессонницы.

– Все думаешь об этой чертовой Скале?

– Ничего не могу поделать. Постоянно вижу ее во сне.

– Ох уж эти сны! – воскликнул Альберт. – Мне вот вчера приснилось вообще нечто невообразимое. Как наяву.

– И не говори. Я стал специалистом по кошмарам с тех пор, как приехал в Австралию.

– Это был не совсем кошмар… Черт! Не знаю, как объяснить.

– Давай, попробуй. Мои сны порой кажутся такими реальными, что я не до конца уверен, сны ли это.

– Я спал без задних ног после утомительной субботы. Лег, наверное, около полуночи. И вдруг чувствую себя совершенно бодрым, прямо как сейчас. В комнате сильно пахнет анютиными глазками – так сильно, что я открываю глаза, хочу понять, откуда идет запах. Понятия не имел, что у анютиных глазок такой аромат. Тонкий, но ни с чем не спутаешь… Чертовски глупо, да?

– Ничуть, – отозвался Майк, не отводя глаз от лица друга. – Продолжай.

– В общем, я открываю глаза, а в доме светло, будто днем, хотя за окном сплошная тьма. – Альберт замолчал и закурил сигарету «Капстан». – Так вот. Светло, словно горят все газовые лампы. И у края кровати – прямо там, где сейчас сидишь ты, – стоит она.

– Кто? Кто это был?!

– Господи, Майк! Нечего переживать из-за какого-то дурацкого сна… – Альберт толкнул бутылку в его сторону через стол. – Моя сестренка. Помнишь, я рассказывал, она с ума сходила по анютиным глазкам? Стоит вроде бы в ночной рубашке, почти такая же, как в последний раз, когда я ее видел… лет шесть или семь назад. Я уже забыл.

– Она что-то сказала?

– В основном смотрела на меня и улыбалась. Говорит: «Разве ты не узнаешь меня, Берти?», а я отвечаю: «Конечно, узнаю». «Ох, Берти! – продолжает она. – Я бы везде тебя узнала по твоим несчастным рукам с русалками и по сломанному зубу! Ты лежал с открытым ртом». Только я поднимаюсь, чтобы получше рассмотреть ее, и тут она становится… проклятье, как это сказать? Похожей на туман.

– Прозрачной, – подсказал Майк.

– Точно. Откуда ты знаешь? Я кричу: «Эй, сестренка! Не уходи!» А она почти исчезла, и я услышал только ее голос. Так же четко, как сейчас слышу тебя. Она говорит: «Прощай, Берти. Я приехала издалека, чтобы повидаться, а теперь мне пора». Я тоже выкрикнул: «Прощай!», но ее уже не было. Ушла прямо вон через ту стену… Думаешь, я спятил?

Спятил! Если в плане здравого смысла нельзя надеяться на круглую голову Альберта, крепко сидящую на широких плечах, то на кого тогда? Если Альберт спятил, то ни во что уже нет смысла верить. Нет смысла надеяться или молиться Богу, в которого Майка заставляли верить с тех пор, как няня потащила его в воскресную школу в деревенской церкви. В красно-синем витраже он увидел самого Господа – пугающего старика, похожего на его дедушку, графа Хэддингема. Старик сидел на облаке и вмешивался в жизнь тех, кто внизу: наказывал грешников, заботился о птенцах, выпавших из гнезда в парке, присматривал за членами королевской семьи в их многочисленных замках, защищал тех, кто «в опасности в море» – или, по собственной прихоти, позволял им погибнуть в кораблекрушении… Находил и спасал или же оставлял пропавшими девочек, что исчезли на Висячей скале. Все это лихорадочно промелькнуло в голове Майка кучей образов, которые невозможно осмыслить – и тем более пересказать, – пока он сидел и смотрел на своего друга. Альберт тем временем ухмылялся, повторяя: