эти отказы превращались в пепел и вместе с водой исчезали в канализации

вот почему, когда у них родилась дочь, они назвали ее Кэрол – и никакого второго, нигерийского, имени

Огастин работал таксистом в ночную смену; придя домой, валился на постель, не раздеваясь, пропахший сигаретным дымом и крепким портером, который выпивал перед этим

а в это время Бамми как раз вставала

чтобы вскоре присоединиться к таким же заспанным трудягам, выходившим на свет тусклых фонарей, чтобы сесть в красный двухэтажный автобус, который бороздил пустые улицы

она сидела вместе с другими в дремотной тишине, мечтая о лучшей жизни, в пуховике и утепленных сапогах, засыпая и боясь пропустить свою остановку возле офисной башни, где ей предстоит отскребать засохшие фекалии в сортире и дезинфицировать все, с чем имело контакт человеческое тело

а еще она всасывала пылесосом пыль, а с ней частички омертвевшей кожи, мыла мокрой шваброй и натирала полы, опустошала бумажные корзинки и урны, проходилась влажной салфеткой по клавиатурам и мониторам, протирала столы и книжные полки, – одним словом, после нее не должно было остаться ни пятнышка и ни соринки

и она старалась сделать свое дело хорошо, хотя хорошей эту работу никак не назовешь

Огастин сказал, что он, по крайней мере, постарается быть для Кэрол хорошим отцом, повторяя слова матери в письме

сын мой, не отдаляйся, не будь авторитарным и некоммуникабельным, будь ближе к своей дочери, пока она еще маленькая, и тогда ты останешься молодым, когда она подрастет

Бамми любила наблюдать за тем, как ее муж с дочкой устраивают забавы: он изображал из себя лошадку и часами возил ее на себе по комнате

а она покрикивала: «Папа, н-но, н-но!»

ей понравилось, когда он сделал дочке кукольный дом из магазинных ящичков, покрасил его, смастерил мебель из картона и куколок из колышков – мастер на все руки

однажды она с грустью услышала от мужа, что если у них здесь ничего не получилось, пускай хотя бы получится у их дочери

дорогой Огастин

умер от сердечного приступа, перевозя через Вестминстерский мост пьяную компанию в ранние часы новогоднего утра

после нескольких бессонных ночей и употребления фастфуда

удваивал заработки по случаю праздников и вдвое укорачивал жизнь своему хронически и генетически больному сердцу

Бамми потеряла всякую веру, когда вошла в Часовню упокоения и увидела любимого супруга, от коего осталась только плоть

из пор ушла жизнь, и смуглая кожа посерела

губы намертво сомкнулись после насильственно сжатых челюстей

он не открыл глаза и не посмотрел на нее ласковым взглядом

он не услышал обращенные к нему слова, не взял ее, рыдающую, за руку, чтобы успокоить

она поняла: не осталось высшего существа, кто присматривал бы за ней и защищал ее и близких ей людей

Бамми продолжала ходить в церковь, обитель Бога, в надежде получить утешение вместе со своими подругами

но она больше не верила собственной молитве, псалмам и песнопениям

место в сердце, которое раньше занимал Господь, было пусто, и без Его обещания вечного спасения теперь все зависело от нее самой, а это было тяжелейшее испытание

последние годы они с Огастином были в западне отчаяния, это парализовало их волю, они чувствовали себя отверженными – о том ли они мечтали, когда эмигрировали в Англию?

она спрашивала себя: по силам ли тебе одной воспитать ребенка?

но ведь у тебя есть научная степень по математике, неужели ты не сможешь сделать еще шаг самостоятельно, не переспав с профессором?

тебе же всегда нравилось решать проблемы, не так ли?

чем больше вопросов она себе задавала, тем яснее становилось: она должна сделать то, на что по слабости своей был не способен ее покойный муж

она будет нанимать на работу других, а не ждать, когда кто-то возьмет ее

она откроет собственную клининговую компанию с равными правами

был бы жив Огастин, он бы оценил эту шутку

ночью она грезила о том, как наняла армию чистильщиков, которые разбрелись по всему земному шару с миссией покончить с загрязнением окружающей среды

они приехали отовсюду – из Африки, Северной и Южной Америки, из Индии и Китая, из Европы и Ближнего Востока, из Океании и даже Арктики

она видела в своих грезах, как эти тьмы и тьмы спускаются в дельту Нигера и прогоняют оттуда нефтяные компании тряпками и швабрами, которые на глазах превращаются в копья, отравленные шпаги и пулеметы

она себе представляла, как они разбивают всякое оборудование для добычи и переработки сырья, включая вознесшиеся в небо пылающие нефтяные вышки – закладывают под каждую динамит и потом взрывают дистанционно

а местные это радостно приветствуют, танцуют под барабанную дробь, всей деревней жарят рыбу

международные массмедиа снимают это на пленку – Си-эн-эн, Би-би-си, Эн-би-си

а правительство не в состоянии мобилизовать низкооплачиваемую местную милицию и в ужасе наблюдает за все увеличивающейся Всемирной армией женщин-уборщиц

способных одним взглядом испепелить всех этих начальников

она себе представляла, как легионы поющих женщин очищают реки и ручейки от разводов жирного масла и выкапывают слой за слоем токсичную почву

как потом из гигиенических тучек проливаются на землю чистейшие дожди, позволяющие возродить почти погубленный край

как ее отец Моисей, простой рыбак, едет на своем каноэ по прозрачным водам и продолжает поддерживать семью в славной традиции предков

как ее мать, живая, может себе позволить отдохнуть, пока на ее ферме трудятся наемные рабочие

и саму ферму не украли родственники, поскольку Моисей, ее владелец, не умер

она себе представляла, как Огастин, эколог-финансист, идет по садовой тропинке к их дому в деловом костюме, с дорогим дипломатом в руке

это он возвращается с конференции ООН по проблемам экономики и окружающей среды в Женеве или в Нью-Йорке

Бамми нужны были деньги на уроки вождения и для раскрутки проекта, но к кому обращаться, когда все ее знакомые перебиваются с хлеба на квас?

ну разве только к епископу Адерами Оби в ее церковном приходе

после смерти Огастина его отношение к ней заметно изменилось

он буквально пожирал ее взглядом, как будто она была первым блюдом, вторым блюдом и десертом в одном лице

говоря с ней, он обращался к ее щедрой груди, которую боготворил Огастин

как-то раз, обнадеживающе приобнимая ее после службы, он позволил своей руке скользнуть вниз до самой попы, причем сделал это так хитро, что заметить со стороны было невозможно