– Ага, – ответил он. – Это хуже всего. Ожидание. Это ужасно.

Эндрю пообещал сообщить мне, когда начнется его травля – в Интернете, в городе, где угодно. Он заверил меня, что при первых же намеках на осуждение позвонит. Мы распрощались. И за последующие несколько месяцев я больше его не слышал.

Так что я позвонил ему сам. Судя по голосу, он был рад услышать меня.

– Я так и не дождался вашего звонка, – сказал я. – Что случилось?

– Все сошло на нет, – ответил он.

– Никакого осуждения?

– Вообще никакого, – сказал он. – Мое воображение рисовало куда худшие картины.

– Жюстин Сакко просто уничтожили, – сказал я. – И Джону Лерера тоже, само собой. Но Жюстин Сакко! И она даже не сделала ничего такого! А с вами ничего не случилось?

– Мне нечего на это ответить, – сказал Эндрю. – Я сам не понимаю. По правде говоря, мои отношения с тремя дочками сейчас крепче, чем когда бы то ни было. Младшая подметила: «Я словно узнаю тебя заново».

– Ваше прегрешение помогло им увидеть в вас человека? – спросил я.

– Ага, – ответил Эндрю.

– Хм. Прегрешения Жюстин и Джоны помогли людям увидеть в них полную противоположность человека.

Его браку пришел конец, добавил Эндрю, как и работе пастором в местной Церкви Назарянина. Этого уже не вернуть. Но в целом он ощущал лишь доброту и прощение. Даже не доброту и прощение, а кое-что намного лучше. Ничего. Он не ощущал ничего.

Эндрю рассказал мне историю. Когда бизнес-партнера Алексис Райт Марка Стронга привлекли к суду за финансирование борделя, Эндрю прислали повестку. Его могли вызвать в качестве свидетеля, так что поместили в маленькую комнатушку. Через некоторое время в комнату вошли еще шестеро мужчин. Все они кивнули друг другу, но продолжили сидеть в тишине. Затем завязались первые осторожные разговоры, и они убедились в том, что и так подозревали: все они были клиентами Алексис Райт. Все они были мужчинами из того списка. Это была их первая встреча, так что они спешно, весьма охотно обменялись впечатлениями. Не о своих встречах с Алексис – эту тему они неловко обходили стороной, – а о том, что произошло дальше, когда их имена раскрылись.

– Один из мужчин произнес: «Мне это обошлось в новый внедорожник для жены», – сказал Эндрю. – Еще один добавил: «Мне это обошлось в круиз на Багамы и новую кухню». Все смеялись.

– И никто не стал жертвой какого-либо осуждения? – спросил я.

– Нет, – ответил Эндрю. – Их это тоже обошло стороной.

Но за одним исключением, добавил Эндрю. Речь в какой-то момент зашла о той единственной женщине, которая была у Алексис.

– Все подшучивали над ней, – сказал Эндрю. – И вдруг один мужчина постарше, который вел себя тише остальных, сказал: «Это моя жена». Ох, Джон, этот энергетический сдвиг можно было почувствовать. Все моментально изменилось.

– Какого плана шутки о его жене вы озвучивали? – спросил я.

– Не помню точно, – сказал Эндрю, – но они были более издевательские. В глазах мужчин она выглядела иначе, и да, в ее случае это сочлось более стыдным.

Вообще, во времена пуритан грехи Макса и Эндрю осуждали бы куда жестче, чем Джону. Джону, «виновного в распространении ложных новостей», оштрафовали бы, заковали в кандалы «на срок, не превышающий четырех часов, или прилюдно отхлестали не более чем сорока ударами», если верить законам Делавэра. А в случае с Максом и Эндрю, которые «осквернили супружеское ложе», их ждала публичная порка (никаких уточнений по максимальному количеству ударов нет) и каторга как минимум на год. В случае повторного нарушения – пожизненное тюремное заключение.

Но переменчивые пески градаций позора переметнулись от секс-скандалов – в случае с мужчинами – к неправомерному поведению на работе и усматриваемой «привилегии белых». И я вдруг понял, по какой причине Макс спокойно пережил свой инцидент. Всем было плевать. Макс справился с этой ситуацией, потому что был мужчиной, которого осуждали за секс по обоюдному согласию – а значит, никакого осуждения и не было.

Я написал Максу об этом. «Всем было плевать! Из всех вариаций публичного скандала оказаться мужчиной, которого осуждают за секс по взаимному согласию, – на это, наверное, только надеяться можно». Макс не был ничьей мишенью – ни либералов вроде меня, ни диванных мизогинистов, которые разрывают на куски женщин, выходящих за условные рамки. Макс никак не пострадал.

Прошел час. И Макс прислал мне ответ: «Привет, Рон. Думаю, вы правы».

* * *

Ну, не прямо уж всем было плевать. Жене Макса было не плевать. И еще кое-кому – Полу Дакру, редактору «Дейли мейл». В речи к Ассоциации издателей в 2008 году Пол Дакр назвал оргию Макса «извращенной, безнравственной, на корню уничтожающей цивилизованное поведение». Это была полная сожаления речь, оплакивающая Смерть Стыда. В изображении Дакра судья Иди – тот, кто вынес решение в пользу Макса по делу о неприкосновенности частной жизни против «Ньюз оф зе уорлд», – стал ее воплощением:

Как только я начал рассказывать, что пишу книгу о стыде, многие люди, подобные Полу Дакру – успешные пожилые мужчины, имеющие высокий статус в британском обществе, – поздравили меня, предполагая, что это повествование о том, как молодое поколение вообще перестало чувствовать стыд. На одной вечеринке я встретился с известным архитектором, который буквально это и сказал. А религиозный телеведущий сетовал на то, что послабления религиозной морали сделали возможным возникновение не стыдящегося общества. Я могу понять, по какой причине некоторые так считают, учитывая, что мы живем в эпоху, когда пастор может нанести визит к проститутке и всем будет плевать. Думаю, за это отсутствие укора Эндрю и Максу нужно благодарить женщин вроде Принцессы Донны. Донна годами усердно работала, чтобы снять покров мистики с нетрадиционного секса, и именно поэтому мужчины вроде них имеют возможность выйти сухими из воды после подобного рода скандалов. Но стыд не умер. Стыд просто переместился в другую сферу, по пути набрав немыслимую силу.

Факт: речи, подобные тем, что озвучил Пол Дакр, уже ничего не значат. Действительно значащим людям нет дела до того, что считает Пол Дакр. Действительно значащие люди – это люди в Твиттере. В Твиттере мы выносим свои собственные суждения касательно того, кто заслуживает забвения. Мы приходим к единому мнению, и на нас не влияет система уголовного правосудия или СМИ. И это делает нас весьма грозной силой.