Он оборачивается и узнает меня в ту же секунду. Теперь, когда я написала о нем в NL20, он знает все мои парики. Он хватает меня за талию и смачно целует в щеку.

– Кто же это почтил меня своим присутствием сегодня?

– Ума.

– Ума? Тебе идет. Выпьешь?

В баре он заказывает себе водку, а мне минералку.

– Я могу потрогать? – спрашивает он, показывая на мои волосы.

– Конечно, давай.

– Искусственные, все в порядке. Итак, ты бы хотела как-нибудь куда-нибудь сходить?

Я улыбаюсь и киваю.

Сняв много-премного красивых людей, я убираю камеру и иду на поиски менеджера, с которым должна встретиться. Мне указывают на комнату на задах клуба. Он сидит за столом, перед ним бутылка рома и три веселые дамочки, в руке сигарета. Разговор получается коротким, он больше заинтересован в бутылке и компании дам.

По пути назад я налетаю на Алларда на танцполе. Он целует меня – такое ощущение, что сегодня все в отличном настроении. Мы с Аллардом пробегаем одиннадцать лестничных пролетов, поскольку лифт сломан. Аллард считает, что я красотка и богиня, но опасается заигрывать, боясь напугать меня. Я его хорошо понимаю, но еще меня это дико бесит. Как будто моя болезнь означает, что я не переживу и капельки флирта.

– Аллард?

– Да?

– Помнишь тот вечер на террасе в Finch, когда мы познакомились? Ты был пьян тогда?

– Пьян? Ну, может, слегка. А что?

– Ты тогда сказал мне, что я красивая.

– Да.

– Это по-прежнему так или тогда ты был очарован белым париком?

Он смеется.

– Я думаю, с новой прической тебе еще лучше.

– То есть я нравлюсь тебе еще больше?

– Куда ты клонишь?

– Почему же с тех пор я видела тебя всего лишь дважды?

– Я думал, у тебя есть парень.

– А что если я скажу тебе, что свободна?

– И что тогда? – кажется, до него начинает доходить.

– Ты бы пригласил меня на ужин?

– А ты бы этого хотела?

Я одариваю его чарующим взглядом.

– Чисто гипотетически.

– Все может быть.

– Это как-то связано с тем, что я ношу парик?

– Софи…

– Просто ответь на вопрос.

– О’кей. Я бы соврал, если б сказал, что это меня не пугает. Но это никак не связано с тем, что я мог бы пригласить тебя куда-то. Я просто хочу соблюдать осторожность. Что-то в тебе делает меня заботливым, вот и все.

– О’кей.

– Чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтоб ты меня поцеловал.

Аллард целует меня.

– Довольна?

– Ага, довольна.

Когда я возвращаюсь домой, звонит мой телефон. Парень с тыквой спрашивает, почему он не видел меня на вечеринке.

Я рассматриваю снимки, которые сделала. Вижу шарфы в горошек, полосатые свитера и леопардовые колготки. Аллард, парень в маске и две злобные лесбиянки. Парень с тыквой и Ума и клуб на заднем плане.

Перед тем как лечь спать, я проверяю почту. Мне написала Шанталь. Она пишет, что жутко устала и что спит больше двенадцати часов в день. В конце письма сообщает, что придет ко мне на химию на следующей неделе. Мне нравится, что мы знаем расписания процедур друг друга.

– Итак, – говорит Эстер и в последний раз втыкает иголку в мою алюминиевую грудь, – кто он вообще, этот доктор К.? Я, улыбаясь, раскрываю ей свой секрет. – О, я так и думала, – говорит Эстер. – Кстати, ты в курсе, что когда ты участвовала в телешоу, то целовалась там с двумя моими самыми любимыми парнями в мире? И какой же тот актер в реальной жизни? Мне кажется, он был таким искренним. И конечно, ведущий, Маттейс, – ну просто жеребец.

На мгновение мне становится обидно за мою медсестру – вот она я, рыбачу в ее пруду, – но это всего лишь мое серое облако отбрасывает серебристую тень.

В больнице Шанталь морг расположен на том же уровне, что и парковка. Припарковав машину, нет никакой возможности миновать его. Как же это нездорово. Сегодня я впервые иду на химию Шан.

– Страшновато, да? Что однажды я туда спущусь?

Это точно. Помня об этом, мы заходим в вестибюль перед радиологией. Настроение у меня так себе. Можно представить, что чувствует Шанталь.

Она на удивление спокойна. Как будто заключила мир со своим смертельным приговором. А пока у меня такого приговора нет, каждое сканирование превращает меня в комок нервов. Мне, наверное, даже страшнее, чем Шанталь, которой уже вынесен окончательный вердикт.

Но мы не прячем головы в песок. За все то, что мы потеряли, нам воздалось сторицей. Покойный голландский писатель Карел Гластра ван Лон называл этот феномен “второй жизнью”. В “Неизлечимом оптимизме” он писал, что, когда болел раком, чувствовал себя более счастливым и цельным человеком. Я знаю это по себе и по Шанталь, но нам все равно страшно. Страшно умирать в одиночестве.

* * *

Вернувшись домой, я меняю парики и изучаю в зеркале свои глаза. На этой неделе ресницы отросли на пару миллиметров. Я приклеиваю длинные фальшивые ресницы с золотистыми блестками и иду за Умой. Она настолько бесстрашна, что я ничего не могу с собой поделать и чувствую себя такой же уверенной, как и она. Это должно производить впечатление.

Сидя в Finch, я хлопаю ресницами, чтобы привлечь внимание любимого бармена. Он подходит и кладет руки мне на плечи.

– Мятный чай? – спрашивает он.

– Да, пожалуйста, – когда бармен убирает руки, он случайно задевает Уму. Мой парик съезжает до половины спины, обнажая младенческий пушок на голове. Я краснею. Бармен помогает мне быстро вернуть парик на место. Никто ничего не заметил, и мы оба вдоволь насмеялись.

Сегодня я перечеркиваю пятьдесят четвертую неделю в своем ежедневнике. После этого я официально свободна. Я доезжаю до больницы за сорок минут. Я одна. Ни мамы, ни бабули, ни Сне, ни Шанталь. В подарок доктору Л. я купила шоколад. Магазины забиты сердечками, день Св. Валентина уже не за горами. Я тут же думаю, не купить ли что-нибудь в форме сердца для доктора К, но решаю, что только разозлю его жену. И доктор Л. не оценит шутку. Никаких сердец в этом году – ни дарить, ни получать в подарок.

Медсестра Поук подключает меня к капельнице, и сегодня я ей помогаю. Я должна взять иглу и открутить розовый наконечник. Я мгновенно все порчу, я почти облила себя содержимым капельницы, прежде чем ее подключили к катетеру. Быть медсестрой не так легко, как кажется.