Шанталь прикуривает вторую сигарету. Она весело смеется и делает очередной глоток белого вина. Напротив меня сидит победительница. Оптимистка. Исключение из правил. Женщина, которая посмотрела в глаза своему самому большому страху и осмелилась противостоять ему. Она до сих пор сияет. С ней я смеюсь, вздыхаю, внимательно слушаю и глотаю слезы. Из-за нее у меня мурашки по телу, потому что я не могу не думать о том, что кресло напротив меня скоро может опустеть.

Неизлечимо больная. Наслаждается жизнью. Травит байки. Заигрывает. Скупает обувь. Это было первым, что сделала Шанталь, услышав свой диагноз: купила пару туфель, не думая о том, как долго сможет в них проходить. Дрожь пробегает по моей спине. Я хочу обнять ее. Не из жалости или симпатии, а чтоб хотя бы на мгновение ощутить ее силу.

Внезапно я чувствую обиду. Обиду на ее рак и на свой. На тех козлов, которые сами не могут справиться с раком, но “хотят быть друзьями”. На тех мудаков, которые предпочитают нашим телам молодые, без опухолей и париков. На тех, кто лучше будет держаться за руки с тем, у кого нет желтого резинового браслета.

– Не хотелось бы расстраивать тебя, но он не помогает, – говорит Шанталь, подмигивая мне и показывая свой браслет.

Она говорит, что больше всего боится прошедшего времени. Боится, что ее друзья будут говорить о ней в прошедшем времени. Что они состарятся и поседеют без нее. Я знаю, что она имеет в виду. Пусть мир вокруг для меня снова стал цветным, я все еще не осмеливаюсь поверить в то, что время работает на меня. Только прожив без рака год, я смогу сказать, что победила болезнь.

Может, я тоже неизлечимо больна? Подруга Шанталь, присоединяясь к нам, спрашивает меня об этом. Бар уже забит битком.

Я мотаю головой, испытывая легкое чувство вины.

Шанталь, мой новый герой, шутит, что в ближайшее время никуда не собирается, что она, в конце концов, только что переехала в новую квартиру.

– Но до сорока я не дотяну, – говорит она. Хотя у нас одинаковое чувство юмора, моя улыбка получается немного натянутой.

Она говорит, что воскресенье для нее – худший день недели, потому что по воскресеньям полагается быть с любимыми и близкими, а она одинока. Я думаю о том, как развеселить ее. Может, мы сможем по воскресеньям ныть вместе. Или радостно покупать туфли, не задумываясь о том, как часто будем их надевать. Врачи дали ей два года. Она, как и я, считает, что сможет прожить дольше.

Мы во многом сдались, но у нас по-прежнему много чего есть. У нас есть каждая секунда, минута и час – для себя. Каждый день недели. Мы живем для себя и для тех, кого любим больше всего.

Я залезаю в ванну без свечей и без парня.

Я листаю Elle, и мои глаза останавливаются на гороскопе, который я обычно вырезаю для Аннабель, но сейчас вопреки здравому смыслу решаю прочитать. Тайны звезд и солнечной системы, заключенные в семьсот слов о каждом знаке Зодиака, рассказывающие о характере и карьерных глупостях, делающие нереалистичные предсказания на тему личной жизни.

В профессиональной жизни в сентябре мне не повезет. Ужасно, ведь я как раз решила начать в этом году писательскую карьеру. NL20 предложил мне постоянную работу, и я раздумываю о словах редактора с телевидения. Почему бы не пойти по стопам Оскара и Лэнса и не рассказать свою собственную историю? Почему бы не помечтать сейчас, когда мне снова дали время?

Что касается любви, то дорога предстоит ухабистая. Здорово. Я еще даже не оправилась от последней “поездки”. По-видимому, в этом году я встречу двух принцев. Первый бросит меня еще до лета, оставив ради другой принцессы. Так что все ставки на второго, который возникнет на моем пороге осенью. Согласно моему гороскопу, это мой спаситель. Могу ли я доверять звездам? Может, я наконец оставлю в покое Юра?

Я в образе Платины сижу на террасе кафе Finch и пишу, когда за соседний столик усаживается блондин. Я осторожно изучаю его: он, без сомнения, очень мил. С пышной шевелюрой, кстати. Его зовут Аллард, и он, как выясняется, подходящего возраста: ему тридцать пять. – Юная дама, эти светлые волосы все ваши? – спрашивает он.

Я улыбаюсь:

– Нет, эти светлые волосы снимаются.

– Ох. Есть ли тому какая-то мерзкая причина, которую вы не хотите обсуждать?

– Да, – отвечаю я.

– Ох. Именно поэтому вы пьете мятный чай, а не вино?

– Да.

– Вы не будете возражать, если я подсяду к вам и задам все эти вопросы?

– Нет. Было бы здорово.

– Хорошо. Хотите еще мятного чаю?

Во время моей последней химии Шанталь сидит рядом со мной. Это как в “Сексе в большом городе” – в серии, когда они едят мороженое, пока Саманта на процедуре. Только мы едим не мороженое, а печенье.

Она вошла через десять минут после начала сеанса, и сейчас, полтора часа спустя, она все еще здесь. Думаю, мы действительно нашли друг друга, и неважно, чем мы делимся – бутылкой вина или пакетом с химией. Мы видим во всем этом нечто забавное. Шанталь предпочитает делать свои больничные дела в одиночку, без лишних эмоций. Ее семья живет во Франции, так что давления со стороны она почти не испытывает. Она говорит мне, что на следующей неделе ей должны сделать сканирование. Я спрашиваю, идет ли с ней кто-нибудь.

– Ты? – спрашивает она радостно.

– Конечно.

Да, у нас рак, и это отстой, но жизнь продолжается. Даже для Шанталь, которой полгода назад сказали, что ее болезнь развивается, а не проходит. Я спрашиваю ее, думала ли она уже о похоронах.

– Кремация.

Гнить под землей ее не привлекает.

– А что насчет тебя?

– Обычные похороны. Я думаю о тех, кого оставляю. Могу понять, как можно хотеть быть сожженной и развеянной по ветру, но моей семье нужно знать, где я. Правда, кладбище Zorgvlied мало похоже на дом, не так ли? Ты, кстати, уже выбрала?

– Что, урну? Нет, пока нет. Почему бы тебе об этом не позаботиться? Я тогда подберу что-нибудь для тебя, если понадобится.

Мы смеемся над тем, что я буду руководить ее похоронами, а она – моими. Мы ждем одного и того же, только вот она хочет диджея Тиесто, а я – The Rolling Stones.

– Должна выйти отличная вечеринка, – говорит она.

Гробы мы с Шанталь обсуждаем с той же легкостью, что и ее новые туфли и идеи пополнения гардероба, найденные в Elle. Что касается мужчин, то тут мы можем поделиться друг с другом всем. Мы обе знаем, каково это – после трех дней в кровати или под капельницей отчаянно хотеть пойти домой с парнем – никаких отношений, никаких обязательств.