У него были Книга Бытия, Книга Разиэля и Зогар (Книга сияния). Он повсюду возил их с собой, как защиту от всякого зла и еще для того, чтобы подложить их Сарре под подушку, когда придет ей время рожать. Он их просматривал, разобраться в них пока было ему не под силу, но сами слова, буквы были для него святы. Когда глядишь на них, просветляется в мозгу. Даже чести быть грешным перед ликом стольких миров надо удостоиться. Яков помнил еще со времен, когда отдавался учению "Древа жизни" святого Ари, что раскаяние может превратить грехи в благодеяния, а закон в милость. Порой даже грех — путь к исправлению. Вот так он согрешил, возжелав Ванду, дочь Яна Бжика. Тогда он себя сравнивал с Зимри бен Салу. Но теперь она — Сарра, дочь Авраама и собирается родить еврейского ребенка, принести с Божьего престола еврейскую душу. То, что Яков не поддался искушению помещицы панны Пилицкой, он считал своей заслугой. Но убережет ли его эта заслуга от западни, перед ним расставленной? Как суждено, так и будет…

Яков шагал дорожкой среди полей, и из-под его ног выпрыгивали разные созданьица. Одним суждено было быть растоптанными, другие успевали исчезнуть. Создатель вложил в каждую мушку, в каждого комарика немало мудрости, но он не щадил их тельца. У кого только были ноги, тот топтал их. Они поедали друг друга. Все же Яков нигде, хроме своей собственной души, не находил и следа печали. Летняя ночь была полна радости, пения, шелеста. Теплые ветерки приносили ароматы злаков, садовых плодов, леса. Сама ночь была подобна каббалистической книге, полна загадочных знаков и величайших тайн. Земля и небо слились воедино. Где-то вдалеке трепетали зарницы. Но грома не было. Звезды были словно священные письмена. Над сжатыми полями вспыхивали огоньки. Все вокруг дышало, бормотало, перекликалось. Время от времени Яков улавливал шорох, словно кто-то невидимый нашептывал ему что-то на ухо. Он шел, окруженный силами — добрыми и злыми, милосердными и жестокими, каждая имела свое особое предназначение. Тут он улавливал вздох, а там смех. То его нога спотыкалась, и он уже готов был упасть, но тут же кто-то возвращал ему равновесие. Борьба происходила и в нем и вокруг него. Он снова и снова благодарил Бога за то, что ушел от помещицы незапятнанный, но он страшился ее гнева. Он тосковал по Сарре и хотел как можно скорее уже быть дома. Кто знает? Может быть, у нее начались родовые схватки? Правда, в доме есть служанка, и, в крайнем случае, можно позвать из села акушерку, но Яков хотел, чтобы ребенка приняла еврейка. Он не собирался оставаться здесь один в Дни всепрощения. Как только он немного освободится от дел в именин, он вернется в Пилицу — если его оставят в живых… Не бойся! — сам себя успокаивал Яков. Он вспомнил, как когда-то меламед повторял с ним благословение Иакова: "…И Иегуда забился в уголок, он боялся, что ему напомнят грех с Тамар. Но Иаков молвил: Иегуда, не бойся, не дрожи и не трепещи… Будут восхвалять тебя братья твои, потому что от тебя произойдет царь Давид…"

Давно ли Яков ходил в хедер? Мелодия, с которой произносились эти слова, еще звучала в его ушах. Меламед погиб смертью мученика. Теперь он предстал пред взором Якова, словно изображение на холсте, со всеми морщинками, черточками. Яков вспомнил также мальчишек из хедера, каждого со своими привычками и ужимками: Мойшеле, Копеле, Хаим-Берла, Товье-Меира… Где они все? Наверное, не осталось ни одного. Они уже постигли те тайны, которые Якову еще неведомы. Каждый из них уже в другом мире.

Яков шел, а сбоку за ним бежала тень — не одна, а две тени: одна плотная, другая — еле заметная. Но вот почва вдруг стала зыбкой. Ноги его увязли. Он испугался, что его засосет в этой топи. Он еле вырвался из нее, сделав большой круг. Луна расстилала перед ним сеть. Порой Якову казалось, что от него, шипя, уползает змея. Ночь была полна колдовства. Яков плохо еще зная дорогу. Он всегда немного плутал, когда возвращался из имения домой. Как из-под земли вынырнул замок и снова исчез. Но вот он появился с другой стороны. В одном из окон был свет, и Якову казалось, что он там видит силуэт помещицы…

Он пришел домой и, слава Богу, застал Сарру здоровой. Она стояла у печки и готовила на треноге ужин. Сосновые ветки пылали, пахло дымом, смолой, парным молоком. Живот у Сарры сильно выпирал, но лицо оставалось девичьим. Яков хотел заговорить с ней, но она сделала предостерегающий жест. У них были гости. Они сидели во дворе на стульях и чурбачках. Трое женщин и один мужчина. Они прослышали об этом чуде с вдруг заговорившей немой и прошли пешком много миль, чтобы Сарра их благословила…

Яков на мгновение спрятал лицо в ладони. Вот до чего довела ложь! Он, Яков, обманывает евреев. Люди из-за него скитаются по дорогам, тратят деньги, мучаются. Разве возможно более страшное надувательство? Яков вышел, чтобы приветствовать пришельцев. На стуле сидел широкоплечий еврей с неопрятной бородой, густыми щетками бровей и красным рябым носом. Распахнутый ворот открывал волосатую грудь и талес-котн, который носят религиозные евреи. Возле него на земле лежала нищенская сума. При появлении Якова он встал. Все три еврейки были малорослы, носили косынки и передники. Одна держала на коленях узелок, другая — корзинку, а третья жевала брюкву. Они тоже повскакали со своих мест.

— Добрый вечер, добро пожаловать! — сказал Яков.

— Добрый вам вечер, рабби! — отозвался гость сиплым голосом.

— Я не рабби, а обыкновенный еврей, — сказал Яков.

— Раз Бог наградил вас праведницей, значит вы сами тоже праведник ответила одна из женщин.

Гости остались на ночь. Сарра сварила для всех ужин. После еды она молча благословила пришельцев. Женщинам положила руки на головы, мужчине пробормотала благословение с полузамкнутыми устами, каждому указала пальцем на небо. Тут же она почувствовала усталость и сделала знак, что идет ложиться.

Эта ночь была для Сарры потеряна. Она не могла говорить с Яковом о Торе. Но она знала, что гостеприимство — это очень доброе дело. Яков постлал женщинам в передней комнате, а мужчине в боковушке. Но гости не хотели еще спать. Они вышли во двор побеседовать. Яков тоже подсел. Он чувствовал, что все равно не сомкнет глаз. История с помещицей снова выбила почву у него из-под ног. С минуты на минуту могла нагрянуть беда, можно было ожидать любую напасть.

Вечер, как и прошедший день, был теплый. Как обычно, говорили о погроме. Мужчина, которого звали Мойше-Бер, рассказал, каким образом он удрал от гайдамаков Хмельницкого. Голос его звучал тоскливо.

— Да, я бежал. Разве это человек бежит? Ноги его бегут сами по себе. Я хотел остаться с ними, с моей семьей, но когда охватывает страх, ты сам не

знаешь, что делаешь. Точно так же, как теперь я сделался бродягой, я прежде никогда не трогался с места. Сидел себе на сапожной скамеечке и забивал гвоздики в подошвы. Зачем сапожнику разъезжать?… Знал я, что невдалеке от города имеются два села — Липцы и Майданы. В Липцах у меня был гой, который готов был за меня в огонь и в воду. Простой мужик, был он строителем и также резчиком по дереву. Помещик потакал ему во всем. Он одевался как дворянин. Я тачал ему сапоги, каких не сыщешь вод всем мире. Даже у короля нет таких сапог… А про Майданы шла дурная слава. Там все мужики колдуны. Они помогали гайдамакам грабить… Так вот, стою я на распутье и не знаю, куда податься, налево или направо. Вдруг, откуда ни возьмись, собака. Как будто из-под земли. Она поворачивает ко мне свою морду и виляет хвостом. И у меня такое чувство, будто это бессловесное создание хочет сказать: иди за мной. И верно, собака медленно пошла, то и дело оглядываясь. Одним словом, я пошел за ней, и она меня; привела прямо в Липцы. Захотел я собаку приласкать, бросить ей кусочек хлеба, но она исчезла. Растаяла прямо на моих глазах. Тогда я смекнул, что это был не пес, а посланец небесный.