Он кивает и во все глаза смотрит на дом в долине, как оголодавший человек на стол, который ломится от еды. Он позволяет мне снять вещмешок с плеч, не возражает, когда я усаживаю его на краю склона. Лицо у него осунулось.

До сих пор ни разу не видела его напуганным.

Сейчас я могла бы самодовольно ткнуть его носом в то, что он оказался не прав. Раньше сделала бы это не задумавшись. Но сейчас от одного только взгляда на него пропадает всякое желание что-то говорить. Он этого не заслуживает. Я знаю, каково чувствовать себя сумасшедшей.

Тихонько сижу рядом с ним и жду. Тишина эта не такая, как вчера и позавчера. Тогда не было желания разговаривать, а сейчас просто нечего сказать. Я хотела, чтобы он увидел то, что вижу я. Теперь же я хочу забрать те слова обратно.

– Я не знаю, что делать, – тишину нарушает сдавленный голос Тарвера.

Я стараюсь говорить спокойно.

– Я знаю. Мы останемся здесь на день, ты отдохнешь. Я разобью лагерь – я умею, у тебя научилась. Поедим, поспим, а утром пойдем к кораблю. Мы ни перед чем не остановимся, выясним, как отсюда выбраться, и ты отправишься домой.

Тарвер сглатывает и крепко сжимает челюсти. Он высвобождает руку и пропускает пальцы сквозь волосы. Я подавляю желание снова его коснуться и принимаюсь за работу.

У меня получается не так хорошо, как у него: костер маленький, потому что мало хвороста, а постель неудобная. Меня до сих пор трясет, кружится голова и тошнит. Дом Тарвера – самое яркое и продолжительное видение, и воздействие от него сильней, чем обычно. Поскольку флягу мы потеряли, я достаю еду, которую не нужно варить. Холодный ужин, холодная талая вода, и ночь тоже будет холодной, ведь одеял у нас нет. Раз уж сегодня у нас все наперекосяк, пусть хотя бы Тарвер не несет за это ответственности.

– Ты тоже его видишь, да?

Я даже подпрыгиваю от неожиданности, услышав в тишине его голос. Тарвер до сих пор вглядывается в долину.

Солнце прячется за горные пики, и от дома остается только мерцание в воздухе. Это красивое зрелище, красивее даже фотографии. Я бы очень хотела увидеть его по-настоящему.

Я беру еду и иду к Тарверу.

– Дом твоих родителей?

– Значит, это не безумие. Не знаю, что это, но раз мы видим одно и то же, я не сумасшедший. И ты тоже.

На мгновение мне жутко хочется ему напомнить, что я твердила это с самого начала. Но я только киваю и сажусь рядом с ним.

– Поешь.

Я протягиваю ему бо́льшую часть пайка и несколько растений. И у нас остается всего две упаковки пайка.

Наконец Тарвер отводит взгляд от видения и смотрит на меня. Зрачки у него расширены. Я сразу понимаю, почему он считал меня сумасшедшей.

Он молча откусывает паек, и мы сидим в уже привычной тишине. Когда он снова заговаривает, голос его звучит тихо.

– Военным приходится иметь дело со всякими ненормальными, которые обвиняют нас в использовании телепатии и контроля над разумом. Когда я был курсантом, мы шутили, что у нас в головах сидит офицер и приказывает нам заправлять койки. Но вдруг это не шутка? Вдруг планета – часть какого-то опыта, и что-то, содержащееся в воздухе или воде, вызывает у нас эти видения? Некая искусственная психологическая связь…

Проведя несколько дней в тишине, наедине со своими мыслями, я придумала не одно объяснение нашим видениям. Не думаю, что все так просто, как он говорит. Но он объясняет их не моим сумасшествием, и я чувствую облегчение. Я даже не хочу спорить.

– Но как же пещера? Мы не знали, что она обвалится.

– Со мной много раз такое случалось: сидишь в каком-нибудь укрытии, а потом вдруг убегаешь оттуда, и через секунду – обвал. Может, ты и знала – подсознательно.

Но по его голосу слышно, что он сомневается.

– Можно я скажу, что думаю?

С тех пор как рухнула пещера, я знаю, что нас не преследуют призраки. А раз теперь Тарверу тоже являются видения, я больше не могу отмахиваться от этих мыслей.

– Конечно.

Теперь я проклинаю себя. Он снова подумает, что я сумасшедшая. Я говорю не сразу, и он поворачивается и смотрит на меня.

– Я думаю… думаю, здесь что-то есть. – Я провожу языком по губам и пытаюсь четко сформулировать мысль: – Некая жизнь. На планете.

Он скептично хмурит брови. Но и не называет меня сумасшедшей – пока.

– Как тот дикий кот? Да нет, ему здесь не выжить.

– Нет… Я имею в виду, разумная жизнь. Возможно, оно жило здесь еще до видоизменения. Если это были видения, они могли быть некоей массовой галлюцинацией. Но пещера? Мы не могли знать. Я думаю, за нами что-то следит.

У меня по спине бегут мурашки от этих слов, а у Тарвера подрагивают губы, будто он хочет мне возразить. Но я не даю.

– Существует же шепот, все об этом знают. За пределами изученного космоса лежит неизведанное, и пусть ученые пока этого не доказали, слухи все равно ходят. Они доходили до нас даже на Коринфе. Должно быть, корпорации, создавшие это место, забросили его не просто так. Что-то вынудило их уйти.

Он уже не такой скептичный – скорее, задумчивый. Мне кажется, он даже не слышит, что я говорю. Видимо, потрясение от видения сказалось на нем сильней, чем я думала.

Он прочищает горло.

– Тебе не кажется, что если бы корпорация нашла здесь разумную жизнь, то об этом кричали бы во всех новостях?

– Если только по какой-то причине это не держится в тайне.

Я стараюсь не думать об отце, о потайных помещениях и лабораториях с оборудованием. В детстве я часто спрашивала у него, для чего они нужны, но он всегда отвлекал меня подарками или рассказами, и в конце концов я перестала проявлять любопытство – секреты были частью его жизни. Наверняка не он один отвечал за то, чтобы держать подобные вещи в тайне.

– Думаешь, не только военные хранят секреты? – спрашивает Тарвер.

Я глубоко вздыхаю.

– Перед тем как пещера обрушилась, я спала. И кто-то невидимый шептал мне, предупреждал. Когда я проснулась, он все еще был там, шептал, но я не могла разобрать слов. Они – кем бы они ни были – будто пытаются поговорить с нами, но не знают, как это сделать. Они вытягивают мысли из нашего разума – те, что болезненнее всего. Я думала, что меня преследуют призраки. Но если они проникли в мои мысли, то узнали, что я переживаю из-за погибших в капсуле. Быть может, они могли установить со мной связь, только зацепившись за то, что крутилось у меня в голове. А дом твоих родителей возник, чтобы связаться с тобой.

После моей речи воцаряется тишина. У меня быстро колотится сердце, и я перевожу дыхание. Я знаю, он снова подумает, что я сошла с ума. Еще секунда, и он заговорит и как всегда от меня отмахнется.

Но вместо этого он тихо произносит: