– Я больше не могу отвечать на его звонки, Джиджи. Я замужем, у меня ребенок. В моей жизни больше нет места для Гэбриела.

На этот раз она отвечает торопливо:

– Конечно, конечно. Прости. Просто мы только-только начали привыкать ко всему этому. Но я страшно рада, что к тебе возвращается память.

Почему-то это звучит фальшиво.

– Спасибо. Мне уже пора, мы скоро едем в театр. Передай большой привет Эду. Поговорим потом еще.

Я нажимаю на кнопку, думая, что нужно держать Джиджи немного на расстоянии. Пришло время сосредоточиться на воспоминаниях, наверстывать упущенное. Если я буду цепляться за то, что оставила в Филадельфии, то усложню себе задачу. Джиджи поймет.

Иду в ванную и включаю душ, чтобы вода согрелась. Вернувшись в спальню, снимаю часы и кольца, кладу их в хрустальную шкатулку на ночном столике и раздеваюсь. После душа на минуту присаживаюсь за туалетный столик. Разочаровавший меня разговор с Джиджи все еще не выходит из головы. Я знаю, что чем увереннее я освоюсь в своей нынешней жизни, тем дальше придется отступить прежней. Но я не ожидала, что мне будет неловко разговаривать именно с Джиджи. Знай я ее немного хуже, я, наверное, решила бы, что она желает мне здесь несчастья, чтобы я вернулась в Филадельфию и продолжала жить как жила. Стараясь больше не думать об этом, я сосредотачиваюсь на подготовке к вечеру.

Закончив с макияжем, я вхожу в гардеробную и выбираю, что бы надеть. Рассматривая один наряд за другим, добираюсь до шелковой туники бирюзового цвета с золотой каймой. Провожу рукой по ткани, и в голове всплывает образ: я в каком-то доме, смотрю на свое отражение в зеркале. Я кричу, мое лицо покраснело и исказилось от ярости. «Правильно. Беги. Проваливай к чертовой матери, пока я тебя не убила!» Я отступаю от вешалок и выхожу из гардеробной, ловя ртом воздух. На кого я кричала? На жестокого первого мужа? Стараюсь вытеснить эту картину из головы и сфокусироваться на реальности. Я так и не выбрала платье на вечер, поэтому медленно возвращаюсь в гардеробную. Затаив дыхание, просматриваю каждую вещь и наконец вытаскиваю пурпурное шелковое платье с запахом, а к нему пару туфель бежевого цвета на каблуках.

Уже в дверях сталкиваюсь с Джулианом.

– Какая ты красивая, – говорит он. – Тебе безумно идет это платье.

Мне ужасно хочется спросить его про тунику, но я сдерживаюсь. Не хочу давать сегодня дорогу плохим воспоминаниям. Хочу, чтобы вечер был прекрасный и обещал только лучшее. Улыбаюсь в ответ:

– Спасибо.

Я иду к столику за украшениями. Сначала надеваю кольца, беру часы, но, передумав, кладу на место. Они и не слишком подходят для вечера. Последний раз оглядываю себя в зеркале и остаюсь довольна. Последний штрих – духи. Перебираю флаконы на туалетном столике в поисках «Крид Авентус», которые Джулиан принес мне вчера. Их нет.

Я поворачиваюсь к нему и спрашиваю:

– Ты случайно не видел мои новые духи? Еще утром они были здесь, на столике.

Он приподнимает брови и в два шага оказывается рядом со мной.

– Их нет?

Он сам перебирает флаконы и тоже не находит «Авентус».

– Ты уверена, что оставила их здесь?

– Абсолютно, – говорю я.

– Неужели опять, – шепчет он.

– Ты о чем?

Он выпрямляется:

– Ни о чем. Уверен, они найдутся. Может убрала их куда-то, когда переставляла вещи. Давай посмотрим на столике в комнате для гостей.

Я иду за ним, но в комнате на столике нет ничего, кроме лампы и книжки.

– Поищем, когда вернемся домой, – говорит Джулиан, но лицо у него по-прежнему обеспокоенное.

Я молча киваю. Он выходит из спальни, я следую за ним, мысленно повторяя его слова. «Неужели опять». Что это значит? Я поставила духи в другое место и забыла? И то же самое с книжечкой Валентины? Я уже знаю, что моей памяти доверять нельзя. Получается, и моему рассудку тоже?

Утром я хотела надеть часы, подаренные Джиджи, но они исчезли. Надеюсь, это просто стресс: нужно заново приспособиться к прежней жизни, и лечение тоже требует усилий. Решила принимать антидепрессант и по утрам. Я прочитала, что тревожное состояние может повысить рассеянность, и хотя тревожности я не чувствую, возможно, стресс сильнее, чем кажется. Надеюсь, это поможет. Начинаю задумываться, бывает ли мой рассудок в норме. Джулиану рассказывать боюсь: не хочу, чтобы он изменился по отношению ко мне, ведь мы только начали снова узнавать друг друга. Валентину я отправила в школу, дальше у меня сеанс терапии.

К врачу я буду ездить каждый день, пока не восстановится память, и это довольно-таки утомительно. Но лечение практически творит чудеса: ко мне вернулись многие воспоминания о том, что было за год до моего ухода, особенно о Рождестве. Помню, как мы втроем выбирали живое дерево, как погрузили его на крышу нашей машины. Напоминаю себе, что нужно спросить Джулиана, поедем ли мы за елкой в это Рождество. Еще я помню, как мы отмечали день рождения Валентины, и еще какие-то дни и вечера, наполненные будничными, но веселыми делами. Но не могу пока вспомнить, что произошло в тот день, когда я ушла, и что стало причиной моей амнезии. И мрачный период после рождения Валентины тоже – когда я пыталась покончить с собой. Я решила, что нужно восстановить подробности, ведущие к этой попытке. Если бы Джулиан больше рассказал мне, то, возможно, подстегнул бы таким образом мою память. Я бы разобралась с этим моментом и двинулась дальше.

Я попросила нашу экономку Нэнси забрать Валентину на одну ночь, чтобы мы могли обсудить все с глазу на глаз. Потом предупредила Джулиана в сообщении, и теперь он едет домой. Наливаю себе бокал вина. Джулиан говорил мне, что при моих лекарствах алкоголь лучше не пить, но один бокал точно не повредит. Мне нужно расслабиться. Оставляю для него бокал на стойке, иду в гостиную и включаю газ в камине. В комнате прохладно, и я накидываю на плечи вязаный плед. Присев на диван, потягиваю вино и перебираю в уме вопросы, которые хочу задать.

Слышу, как открывается входная дверь, и опускаю бокал. Джулиан входит, но не садится рядом, а берет стул и ставит его напротив меня. О вине ни слова.

– Хочу видеть твое лицо, – объясняет он. – Чтобы знать, когда остановиться.

Я качаю головой:

– Спасибо, что пытаешься защитить меня, но я выдержу. Я сильная.

В моих словах больше храбрости, чем я чувствую на самом деле.

– Я знаю, – говорит он.

И я иду напролом:

– Мне нужно знать, почему я это сделала. Оба раза.

Джулиан соединяет ладони и смотрит вверх, как бы обдумывая, что сказать. Я стараюсь не притоптывать ногой и не ерзать на месте, пока он соображает. Наконец он опускает глаза на меня и откашливается:

– Это нелегко рассказывать, но ты имеешь право знать. Все время, что я тебя знаю, ты страдала от депрессии, но лекарства держали ее в узде. А потом, сразу после рождения Валентины, твое состояние ухудшилось.