К этому следует добавить, что подобная организация должна была быть предана лично Пестелю – и в случае победы революции в столице могла бы помочь ему достичь «высшей власти» в новой российской республике.

Согласно новейшим исследованиям, в состав филиала до конца 1825 года был принят 21 человек[258]. «Тайну» своей организации члены филиала не смогли скрыть от северных лидеров. Вскоре после отъезда Пестеля из Петербурга в филиале началась борьба за власть, перешедшая в полное безвластие и практически полностью парализовавшая деятельность организации. В результате многие члены филиала, извещенные о готовящемся выступлении 14 декабря 1825 года, оказались в этот день в рядах верных властям войск и принимали участие в подавлении мятежа[259].

* * *

Служба Трубецкого в последний перед арестом год – пожалуй, самая яркая страница его служебной биографии. Полковник Преображенского полка и старший адъютант Главного штаба, в декабре 1824 года он был назначен дежурным штаб-офицером 4-го пехотного корпуса со штабом в Киеве, а в феврале 1825 года приступил к своим обязанностям. Корпус, в котором он служил, входил в состав 1-й армии. Армией командовал генерал от инфантерии граф Фабиан Остен-Сакен; начальником армейского штаба был генерал-лейтенант барон Карл Толь. Главная квартира армии располагалась в городе Могилеве. Собственно, именно в составе этой армии и был Черниговский полк, входивший в соседний, 3-й пехотный корпус.

Место дежурного штаб-офицера в 4-м корпусе Трубецкому предложил вновь назначенный командир этого корпуса, генерал от инфантерии князь Алексей Щербатов, с которым полковник познакомился в Париже. «Когда князь Щербатов, будучи назначен корпусным командиром, предложил мне ехать с ним, то я, с одной стороны, доволен был, что удалюсь от общества, с другой – хотел и показать членам, что я имею в виду пользу общества и что там я могу ближе наблюдать и за Пестелем», – сообщал Трубецкой следователям[260]. Свидетельству этому вряд ли стоит доверять. «Удаляться» от общества князь не собирался. И события декабря 1825 года – яркое тому подтверждение.

Между тем, соглашаясь ехать в Киев, князь не просто принимал предложение Щербатова. Назначение Трубецкого было явно «продавлено» сверху: он был не единственным кандидатом на эту должность. За своего племянника, гвардейского капитана, просил командир Отдельного кавказского корпуса Алексей Ермолов, его просьбу поддержал генерал Толь[261]. Однако император «высочайше отозвался, что вообще, а при 4-м корпусе особенно, по расположению оного в Киеве, находит нужным иметь дежурного штаб-офицера, знающего твердо фронтовую службу»[262]. У ермоловского племянника опыта «фронтовой службы» не было: он служил адъютантом у Остен-Сакена.

Однако и опыт Трубецкого по фронтовой части был весьма скуден: в мае 1819 года он перешел из строевой службы в Главный штаб. И для того, чтобы его кандидатура была утверждена в обход просьб Ермолова и Толя, необходима была сильная поддержка. Впоследствии, уже после 14 декабря, Щербатов объяснял армейским властям, что взял Трубецкого к себе потому, что он пользовался уважением «своих начальников и даже самого покойного государя императора, изъявленным его величеством при определении его дежурным штаб-офицером»[263]. Иными словами, окончательное решение отправить Трубецкого в Киев принял опять-таки Александр I.

* * *

До Щербатова 4-м пехотным корпусом 1-й армии командовал знаменитый герой Отечественной войны 1812 года, генерал от кавалерии Николай Раевский. Время, когда он, геройствуя на полях сражений, вдохновлял своей деятельностью поэтов и художников, давно прошло. В Киеве генералу решительно было нечем заняться. О том, как проводил время корпусный командир, читаем, например, в воспоминаниях Филиппа Вигеля: «Лет двенадцать не было уже в Киеве военного или генерал-губернатора. Первенствующею в нем особою находился тогда корпусный командир, Николай Николаевич Раевский, прославившийся в войну 1812 года. Тут прославился он только тем, что всех насильно магнетизировал и сжег обширный, в старинном вкусе, Елисаветою Петровной построенный, деревянный дворец, в коем помещались прежде наместники»[264]. А польский помещик Кржишковский сообщал в доносе на генерала: «Публика занялась в тишине соблазнительным магнетизмом и около года была совершенно заблуждена или не смела не верить ясновидящим и прочая, а более всего, что занимается магнетизмом заслуженный и первый человек в городе»[265].

В Киевской губернии действительно не было генерал-губернатора, и, таким образом, корпусный командир оказывался высшим должностным лицом. Раевского вовсе не интересовали его обязанности – но еще меньше они интересовали его подчиненных по «гражданской» части: губернатора Ивана Ковалева и обер-полицмейстера Федора Дурова. В губернаторской канцелярии процветало неконтролируемое взяточничество. В 1827 году было обнаружено, например, что секретарь Ковалева Павел Жандр, действуя, в основном, с помощью «откатов», в несколько лет присвоил себе денег на общую сумму 41 150 руб. При том, что жалование, например, армейского капитана составляло 702 рубля в год[266]. Конечно, и сам губернатор Ковалев в убытке явно не оставался.

Преступность в городе была высокой. Одним из самых распространенных преступлений было кормчество – незаконное производство и незаконная же торговля спиртными напитками, прежде всего, водкой. Монополия на это в начале XIX века принадлежала государству, частные лица покупали или, как тогда говорили, откупали у государства право на розничную торговлю. Система откупов порождала желание торговать водкой, не платя за это денег государству. Кормчество вызывало к жизни целые преступные сообщества, занимающиеся незаконным производством водки, ее оптовой закупкой, ввозом в город и последующей розничной перепродажей.